Читать интересную книгу Тарантелла - Борис Фальков

- Если уж вы так сгораете от любопытства, - смягчившись, разрешила она, учтя свои мысли о справедливости и бесплатное молоко, и кое-что ещё кислое, о чём её так же бесплатно предупредили, - так и быть: можете меня ему представить. Только без ваших пошлостей, пожалуйста... Представьте-ка и себе, что я на вас и надеюсь, и уповаю. Одновременно.

ТРЕТЬЯ ПОЗИЦИЯ

Под скрученным в рог козырьком выгоревшей кепки и выпученные буркалы Фрейда Цирюльни превратились в пуговки с коричневыми подпалинами.

- Ну и жара, - вырвалось у неё, - и это в мае!

- Не в декабре же... Но вы верно заметили, лучше от жары сгореть, снаружи, чем от любопытства изнутри. Меньше мучений, - прокомментировал он.

Стоит применить его максиму к себе - и спорить с нею уже не захочется.

Она без напоминаний открыла зонтик, ещё на пороге. На жёлтых плитах вокруг её тапочек образовался зелёный круг. Из-за его яркости и всё остальное чуточку позеленело, в том числе и след высохшего овального пятна перед комиссариатом там, в недоступной дали, на другой стороне площади. Стоило лишь вспомнить о нём, чтобы снова подступило ночное астматическое удушье. Она решила без нужды не открывать рот, втянула носом жар и запах нагретого камня с примесью каких-то знакомых химикалиев. В носоглотке сразу запершило, верхушки лёгких обожгло. Точно, ты заболела, подумала она, но решила - нет, скорей всего это всё та же озонная дыра, что и по ту сторону Альп, дома. Симптомы такие же.

Она автоматически отклонила зонтик и глянула туда, где должна была находиться эта дыра. И она её увидела, на миг - но этого молниеносного удара хватило, чтобы снова пригнуть ей голову: прямо в её зрачки с неба уставился чёрный с прозеленью чужой, от которого расходились, пульсируя, горчично-оранжевые волны. В навалившихся на тот бездонный зрачок, как бельмы, туманных облаках сияли две кольцевые радуги - одна в одной, радужная оболочка чудовищного разъярённого глаза. Ей снова повезло. Она всё-таки нашла и увидела в упор солнце, случайно глянув именно в ту точку, где оно находилось. Сомнительное везенье. После него она надолго сохранила в фокусе своего зрения мешающее смотреть, свободно плавающее пятно. Будто ей пролили на хрусталик йоду, и его лужица теперь парила между ней и всем остальным, не давая утихнуть сразу же возникшему под её веками жжению. Придавая уже закрепившемуся на всём вокруг зелёному налёту золотистость. Или - выявив её в нём.

Они с Фрейдом двигались под почти прямым углом к курсу, пролагаемому священником, по другой диагонали сцены. Впереди толкователь снов, за ним, как за буксиром, она. Нужда в буксире, признаться, была: ноги снова стали ватными, размякли, и она, размягчённая, не шла - неуверенно тащилась по горящей под подошвами тапочек пустыне. Неуверенно, ведь это был совершенно незнакомый ей аллюр.

Священник несколько раз поворачивал голову в их сторону и в конце концов придержал шаг, добрый человек. Prete curato был тощий и длинный, сутана была ему коротковата: из-под неё выглядывали чёрные ботинки на толстой подошве. Чем ближе к нему, тем заметней весь этот наряд отливал зеленью. Впившийся в шею кусочек белого воротничка пожелтел. Застиран, наверное, до ветхости. Несчастный, как ему-то, должно быть, жарко... Но уж нанялся, так терпи, если хочешь сидеть на Престоле Святейшего Кооператива, вяло думала всё это долгое время она. И тут же вяло стыдила себя за эти жалкие мысли, будто он мог прочитать их на её лице.

А он действительно мог, потому что первым достиг точки пересечения их курсов и остановился, поджидая и рассматривая её. Не всю, на её ноги он не глянул ни разу. А начто ему на них смотреть? Он уже и так слыхал о её ногах заранее. И вообще всё знал о ней, побывав в гостинице, потому и придерживал шаг: чтоб они могли сойтись на площади, не оскверняя церкви, так? Так-так, они сошлись именно там, где им намечено сойтись, у нижней ступеньки портальной лестницы. Измученная путешествием, она оперлась ладонью на облупленную колонну и тут же отдёрнула руку: ногти зачерпнули пыль, набившуюся в желобки каннелюров. Кроме того, из разламывающей колонну диагональной трещины торчала половина горбатой спины и пара волосатых паучьих ног.

Вот дрянь, прошептала она, надеясь, что prete не примет это на свой счёт, и одновременно уповая на то, что примет. Она подняла зонтик повыше, не из желания загладить неловкость, а чтобы не так мучительно было смотреть ему в освещённое лицо. Искусственная яркозелёная тень с золотистым отливом накрыла его. Теперь только, по контрасту, стало ясно, что прежний жёлтый с прозеленью перелив его сутаны был вполне натуральным: так отсвечивала пропитавшая её, замешанная на поте пыль. Желтизна воротничка объяснялась тем же. Чтобы понять это, понадобилось мощное средство, контраст. Значит, это простое объяснение не было результатом просто лишь приближения к объекту, как сочла она.

Отвлечённая этими открытиями, она опоздала с намеченным, давно разработанным своим вступлением. Священник поздоровался первым и сразу повёл разговор в очень быстром темпе, словно хотел поскорей покончить с ним и уйти, куда-нибудь - лишь бы отсюда, в какую угодно тень, только не в эту, зелёную. Приём известный: чтобы выдержать этот темп, немедленно вступивший в противоречие с её ватными ногами, общей размягчённостью мышц и мозга, ей придётся затратить очень большие усилия. После таких затрат уже не останется сил для оценки, вполне ли это удалось.

- Добрый день, синьора. Ужасная жара.

Выражение его лица тоже противоречило предложенному темпу: и вправду кислое. Она попыталась взять реванш, чтобы и самой не прокиснуть окончательно.

- Ужасная. Добрый день, padre. Меня зовут Эва Косински.

- Надо же, какое созвучие, - хмыкнул Фрейд. Наверное, это он и называл: представить. - Будто нарочно придумано, чтoб было о чём поговорить.

- Красивое имя... - поморщился священник. - Вы полька? Прекрасно говорите по-итальянски.

У него не было никаких оснований делать такие заключения, хотя бы потому, что она ещё ничего и сказать-то не успела. Вот тебе и доказательство, что он получил от хозяина гостиницы всю необходимую информацию. Что ж, тем лучше, прелюдия сократится сама собой.

- Нет, я из Германии. Но вы почти угадали: я наполовину русская, мой отец во время войны попал в плен. Бежал из лагеря в Италию, потом, кстати, партизанил у вас на севере... Потом снова бежал, к американцам в Баварию. Я родилась в Мюнхене, но итальянский тоже мой родной язык, как русский и немецкий, потому что моя мама - итальянка. Отец познакомился с ней ещё во время войны, а поженились они намного позже. У вас такой тонкий слух, padre, и вы так внимательны!

- Не преувеличивайте...

Его кадык, как поршень, качнулся туда-сюда, вверх-вниз. И он ещё больше сморщился, будто в его глотке и впрямь застрял кусок адамова яблока, самый кислый кусок. Будто употреблённое ею слово внимательны значило совсем другое: подозрительны.

- Русский! - сокрушённо покачал кепкой Фрейд. - Это очень интересно... Скажите что-нибудь по-русски, можете?

- Хотите проверить, не вру ли я? - догадалась она. - Пожалуйста. Что б такое сказать, подходящее ситуации... А-а, вот: утропъ имать два рога, живет же на крайне земли, да егда ся вожедает - чешет роги свои. Тако и человекъ, в рогъ место далъ ему есть Богъ оба завета, якоже рече пророкъ Давидъ: о тобе врагы наша избодем рогы. Ну что, достаточно, чтобы удостовериться?

- Очень красивый язык, - оценил Фрейд.

- Очень похож на польский... - дополнил священник.

- Что вы в этом понимаете? - возмутилась она. Шутка с архаичным диалектом была понята только ею самой, вышла попросту глупой, потому и она сама не испытывала никакого желания посмеяться. Вместо него она испытала лишь удивление, что так крепко запомнила всю эту бессмыслицу.

- Наш папа Иоанн-Павел - тоже поляк, - прикрыл глаза священник, наверное, чтобы и самому получше осознать сказанное. Насладившись им вполне, и для того выдержав паузу, он снова раскрыл глаза и вернулся к прежде установленному темпу: - Так что мы все теперь знаем, как звучит польский. Вы вчера приехали? Как устроились?

- А мой папа русский! - вскрикнула она, но тут же взяла себя в руки и продолжила поспокойней: - В общем нормально. Гостиница сносная, да и город... Хотя, правду сказать, в этом городе живут странные люди.

Она глазами показала, кого имеет в виду: сначала скосила их на Фрейда, а потом описала взглядом, слева направо, качельную дугу через всю площадь. Но нашла на ней немногое.

В одном конце дуги, над матовой от пыли крышей "Фиесты", нарисованную прямо на стене - не навешенную, как показалось ночью - вывеску гостиницы, на которой можно прочесть только вторую половину: "HOTEL". Первая почти совсем выцвела... Любопытно, что ж ещё к этому можно прибавить?

А в другом её конце - такую же выцвевшую спину исчезающего в проломе платановой аллеи прохожего. Точно такого же прохожего, не отличить от того первого, увиденного полчаса назад, как нельзя отличить отражение в зеркале от оригинала, от тех четырёх оригиналов, какой назойливый повтор! Но может быть это и есть тот самый прохожий, с тех самых пор, как она его впервые увидела, продолжающий медленно удаляться в пролом... Тогда это тягостное, мучительное удаление - не повтор, а дление одного и того же, и его можно счесть навязчивым предупреждением об угрозе. Будто существует такая угроза: вечно ей следить за исчезающей в сумрачной аллее горбатой паучьей спиной. Вечно за нею следовать, впасть в безмерно растянутый миг, во временную яму, вырытую у её ног, как в выломанный перед нею пролом фальшивой лестницы, протянутой от окна к двери её комнаты. Ни на что не годной лестницы, разве что в неё с треском провалиться. То есть, с треском провалить всё дело.