Читать интересную книгу Диверсанты Второй мировой - М. Токарев

Я не успел дать объяснений Военному совету фронта, не успели немецкий приказ о легком разминировании наших мин изучить и подшить к делу или дать ему «надлежащий ход», как пришло новое важное, известие: немецкие саперы извлекли из полуподвала дома № 17 по улице Дзержинского особенно сложную мину и теперь в доме расположился начальник фашистского гарнизона генерал Георг фон Браун.

Это было для меня волнующей новостью. Генерал фон Браун… Двоюродный братец Вернера фон Брауна, конструктора немецких управляемых снарядов… Значит, зверь зашел в западню?

— Ну, что скажете? — спросил Невский, когда я прочитал отпечатанный на машинке текст известия.

— Только одно, товарищ генерал: фашисты извлекли не радиомину, а «блесну»!

— Уверены?

— Совершенно уверен! Извините, товарищ генерал, но себе и товарищам я верю больше, чем фашистской сволочи.

— Ну-ну, не горячитесь! Не горячитесь! — подняв ладонь, проговорил Невский.

После этой беседы с Георгием Георгиевичем никаких объяснений от меня не требовали. Видимо, генерал разговаривал с командующим и членами Военного совета, которые критически относились к вражеским писанинам, а обстановку во вражеском тылу знали лучше, чем автор сопроводительной записки к провокационному приказу гитлеровцев от 8 ноября. Но нервы в ту пору у командиров оперативно-инженерной группы, да и у меня самого были напряжены: подлый вражеский приказ, сопроводительная к нему, известие о мине в доме № 17 стоили не одной бессонной ночи. Двое суток я вообще прожил так, словно сам находился на неизвлекаемой мине: ну а если гитлеровцам в самом деле удалось каким-то чудом или благодаря чистой случайности найти и обезвредить радиомину?..

Утром 13 ноября вызвал генерал Невский. Я приготовился к новому удару, но на этот раз генерал обрадовал: получен приказ Военного совета взорвать радиомины, установленные в Харькове!

Поздней ночью с 13 на 14 ноября 1941 года генерал Невский, начальник отдела инженерного управления фронта майор Чернов и я, взяв строго засекреченные шифры, поехали на воронежскую радиостанцию широкого вещания. Там нас ждали. В предстоящей операции, кроме военных, участвовали гражданские лица: старший инженер воронежской радиостанции Аркадий Владимирович Беспамятное и начальник радиостанции Федор Семенович Коржев. Их посвятили в отдельные детали операции.

— Надежный у вас радиопередатчик? — спросил я Беспамятнова.

— Не жалуемся, — по-штатски ответил он. — Мощность — десять киловатт. Конструкция старая, но перед войной наши рационализаторы здорово над ней потрудились. Работает надежно.

Удалив из помещения всех, кто не имел отношения к делу, мы в 3 часа 15 минут 14 ноября послали радиоминам первый сигнал. В дальнейшем на разных волнах, разными шифрами подали еще несколько сигналов. Последний — в шесть часов утра.

Контрольный прием сигналов, осуществляемый вблизи Воронежа, показал, что они сильные. Но достаточной ли оказалась их мощность для Харькова?

Успешно ли завершилась операция? Этого мы не знали.

Посланный 14 ноября на разведку самолет сфотографировал интересующие Военный совет районы Харькова. Снимки подтвердили, что по меньшей мере часть радиомин взорвалась с большим эффектом. К сожалению, район улицы Дзержинского в объектив авиационного фотоаппарата не попал. Определить, взорвалась ли радиомина в доме № 17, оказалось невозможно. Я расстроился.

— Экий вы, право, человек! — упрекнул Невский. — Вчера небось рады были бы, взорвись хоть пара мин, а нынче… Вот уж, поистине дай голому холст, а он скажет, что толст!

Возможно, начальник инженерного управления фронта рассуждал правильно. Во всяком случае, радиомины подорвали не только объекты в Харькове, но и доставленную в Воронеж фашистскую клевету на саперов. С души камень свалился. И все же очень хотелось знать, все ли мины сработали, нанесен ли врагу серьезный урон. Увы, дождаться новых сведений из Харькова не удалось. Лишь два года спустя…

В разгар боевых действий украинских партизан на коммуникациях противника, в последних числах августа сорок третьего года, Строкач сообщил, что принято решение о переезде в Харьков правительства Украины и передислокации туда Украинского штаба партизанского движения.

— Поскольку вы руководили минированием объектов в Харькове, вам первому и отправляться туда, — сказал мне Строкач. — Организуйте поиски мин противника в зданиях, где можно будет разместить правительственные учреждения, и заодно позаботьтесь о помещении для нас.

Сформированная за считаные дни оперативная группа УШПД выехала в Харьков 3 сентября. Ехали на пяти грузовиках. В мое распоряжение Строкач выделил пикап.

Первые следы ожесточенных сражений появились вблизи Орла. Орел пострадал сильно. Иные уголки города нельзя было узнать. Сделали короткую остановку, чтобы покормить людей, заправить горючим и залить воду в радиаторы. Я воспользовался случаем, принялся расспрашивать местных жителей о том, как жилось в Орле оккупантам. Люди говорили, что вскоре после захвата города фашистские офицеры, расположившиеся в гостинице «Коммуналь», взлетели на воздух от взрыва какой-то большой мины. Рассказывали, что склады и гаражи оккупантов постоянно горели, эшелоны подрывались, патрули погибали от выстрелов неизвестных лиц, на стенах то и дело появлялись листовки, рассказывающие о положении на фронтах, призывавшие уничтожать захватчиков и предателей. По почерку диверсантов я узнал «орловских пожарных» — подпольщиков и партизан, подготовленных в здешней «школе пожарных» летом и осенью сорок первого года.

За Орлом открылись поля сражений на Курской дуге. Мы проезжали их к вечеру. Всюду, насколько хватал глаз, залитые, как кровью, багровым светом заката, среди зигзагов траншей, воронок, провалившихся блиндажей — навсегда застывшие «тигры», «пантеры» и «фердинанды» вперемешку с родными нашими «тридцатьчетверками»…

На следующий день прибыли в Харьков.

Еще в Москве я думал о том, что ждет меня в городе. И чем ближе подъезжали, тем сильнее становилось волнение. Переживания, связанные с минированием Харькова и его окрестностей, все прежние, давно, казалось бы, забытые тревоги ожили, овладели всем существом…

Силуэт города изменился: на фоне заката я не увидел многих фабричных труб. Первые разрушенные постройки уже появились в предместье. Разрушенные дома, напрочь выгоревшие коробки зданий попадались и в городе. На улицах зияли воронки. Фонарные столбы и столбы трамвайных линий кое-где валялись на земле, опутанные оборванными проводами. Разбитые тротуары, витрины без стекол, растоптанные скверы, сломанные или обгоревшие деревья — все говорило, что бои здесь шли совсем недавно. И все же многие здания стояли невредимыми. Это свидетельствовало о стремительном отходе врага, об отходе, на который он не рассчитывал.

Наутро я поехал в Харьковский горком, чтобы представиться, сообщить об имеющемся задании и получить помощь партийных и советских органов. Однако по пути завернул на улицу Дзержинского. Хотелось своими глазами увидеть, что стало с особняком, числившимся под номером 17.

Улица Дзержинского пострадала не сильно. Лишь на месте памятного по сорок первому году особняка зияла огромная продолговатая, наполненная водой яма. Вокруг ямы — бело-розовые выступы фундамента, нагромождения кирпичных глыб, сплющенная глыбами легковая машина, обугленные, расплющенные стволы умерших каштанов.

В соседнем доме (на эмалированной жестяной табличке сохранился номер 15) я нашел свидетельниц случившегося в ночь на 14 ноября сорок первого года. Это были мать и дочь — Анна Григорьевна и Валентина Федосеевна Беренда. Они рассказали, что после октябрьских праздников в доме 17 поселился фашистский генерал, вроде самый большой вражеский начальник. А неделю спустя Анна Григорьевна и Валентина Федосеевна проснулись от ужасного толчка и грома. За окном горело, стучало, словно с неба камни падали, из рухнувшего поставца раскатилась, разлетелась на куски и осколки посуда.

Женщины выскочили во двор. Особняк словно сквозь землю провалился. Над тем местом, где он стоял, и над садом, в слабом свете начинавшегося пожара, висела туча пыли. Пахло гарью и кислым. На досках забора и на соседской крыше что-то темнело. Потом уже увидели: на соседскую крышу закинуло остатки рояля, а на забор — клочья обмундирования… Взвыла сирена, примчались фашистские мотоциклисты, прикатили грузовики с солдатней, гитлеровцы оцепили бывший особняк, бросились тушить пожар. Потушить-то они потушили, но никого из своих, которые в особняке находились, видно, не нашли, хотя рылись в обломках дня два…

Это были первые сведения о последствиях взрыва установленной в доме № 17 радиомины.

С улицы Дзержинского я добрался до горкома, обо всем там договорился и выехал в штаб Степного фронта: в ЦК КП(б)У мне поручили найти среди пленных кого-либо из вражеских саперов, которые принимали участие в минировании города. Во фронтовом управлении СМЕРШа имелось немало интересных документов, захваченных при бегстве гитлеровцев из Харькова. Тут я заручился и обещанием помочь в поисках саперов среди пленных.