Переезд в Ки-Бискейн здорово повлиял на мое чувство юмора. Мои апартаменты в «Роял Бискейн» располагаются в большой пальмовой роще на пляже — менее чем в полутора километрах от флоридского Белого дома. Никсон проживает не в самой привлекательной части острова, а я — у самого океана. Сидя здесь за пишущей машинкой на просторной веранде под навесом, я слышу, как океанские волны бьются о дамбу примерно в 200 м от меня.
Сегодня вечером тут никого нет. Зеленый газон между верандой и пляжем пуст, если не считать случайно забредшей туда бродячей собаки, которая лежит на траве. Они любят сырость, хорошую почву и одуряюще сладкий запах медленно гниющих кокосов. Я сижу здесь на крыльце, освещаемый лампой, попиваю ром и представляю, каково это — чувствовать себя бродячей собакой.
Об этом мало написано, и когда у меня будет больше времени, я вернусь к этой теме, но не сегодня: ведь нам все еще нужно разобраться с проблемой Линдси — Кеннеди.
Есть определенная логика в том, что Линдси решил, будто может добиться успеха, о котором раньше не мог и мечтать, но пока что не добился ничего, кроме того, что выкроил себе место в истории, как Джин Маккарти 1972 года. На данном этапе кампании 1968 года Маккарти повезло получить, согласно опросам Гэллапа, 5 % — и тот же самый процент Линдси имеет сегодня.
Но после Нью-Гэмпшира — когда Маккарти доказал, что чертовски много людей принимают его всерьез, — Роберт Кеннеди передумал и решил принять участие в гонке, не дожидаясь 1972-го. Таков был первоначальный план, основанный на том, что Линдон Джонсон будет выдвигаться снова и пойдет на второй срок, очистив таким образом площадку для Бобби на следующих выборах.
Есть что-то зловещее в том, что теперь Тед Кеннеди столкнется почти с такой же ситуацией. Он предпочел бы не участвовать в гонке: шансов у него мало, его спонсоры, похоже, отказались от политики, а Никсон, кажется, во всеоружии, и все, что ему нужно, чтобы жизнь окончательно удалась, — это растоптать Кеннеди в ходе своей последней кампании.
Поэтому трудно спорить с тем, что Тедди был бы дураком, если бы баллотировался сейчас на пост президента. До 1976-го осталось всего четыре года. Кеннеди только 42 года, и, когда Никсон благополучно покинет президентский пост, «Великая старая партия» должна будет выдвинуть нового чемпиона, чтобы ответить на вызов Кеннеди.
Таков план, и он выглядит неплохо: пока есть не так много шансов, что какой-нибудь демократ побьет в 1972-м Никсона, тем более такой человек, как Линдси, который бы не только отправил Тедди на скамейку запасных на следующие восемь лет, но и не оставил бы камня на камне от давнишней таинственной угрозы «ожидания Кеннеди». С Джоном Линдси в Белом доме Теду Кеннеди можно будет забыть о собственных планах на президентство.
Даже с победой Маски Кеннеди было бы трудно смириться, особенно если бы Линдси сумел заставить Маски предложить ему пост вице-президента. Это сделало бы Линдси его очевидным преемником. В отличие от Эгню — которого никто, даже его враги, никогда не воспринимали иначе как подачку деревенщине и расистам, — Линдси на посту вице-президента выглядел бы настолько бесспорным «следующим в очереди», что Кеннеди пришлось бы отступить и признать с его прекрасной ирландской улыбкой, что он облажался… Счастье было так возможно, но он этого не разглядел вовремя, а вот Линдси подсуетился.
Это очень сложный прогноз, и нужно еще пораскинуть над ним мозгами, но прямо сейчас у меня нет на это времени, потому что я должен немедленно отправляться в Атланту, чтобы встретиться с Линдси в вип-убежище «Дельта» и, возможно, подумать над этим вопросом как следует во время долгого перелета в Лос-Анджелес.
Между тем если прислушаться к экспертам, то стоит внимательно следить за действиями Джона Линдси на предварительных выборах во Флориде… Потому что если он хорошо покажет себя здесь, а затем еще лучше в Висконсине, то, по прогнозам экспертов, он может начать искать какую-нибудь более солидную компанию, и это сделает ситуацию еще интереснее.
Если в кампании будут участвовать и Линдси, и Кеннеди, то множество людей, которые еще не вполне определились, за кого им голосовать в этом году, могут быстро изменить свое мнение. И к тому же съезд Демократической партии в Майами в этом июле превратится в нечто вроде недельной оргии секса, насилия и вероломства в зоопарке Бронкса.
Маски при таком раскладе ничего не светит. Бог его знает, кто в конце концов будет выдвинут, но возможные варианты таковы — и к этому надо прибавить воздействие медиаспектакля такого масштаба, — что Никсон может начать подумывать о том, не пропустить ли ему себя через овощерезку Белого дома.
«Встречи проходили без осложнений вплоть до прибытия в полдень в Майами, где активист йиппи[40] Джерри Рубин и еще один человек неоднократно критиковали и прерывали сенатора. Он попытался ответить на обвинения Рубина в том, что когда-то был “ястребом” войны во Вьетнаме. Он признал, что допустил ошибку, как и многие другие сенаторы в те времена, но Рубин не дал ему закончить.
Маски был крайне раздражен препирательствами с Рубином и другим крикуном Питером Шериданом, который сел на поезд в Уэст-Палм-Бич с удостоверением для прессы, по-видимому, полученным от вашингтонского корреспондента Rolling Stone доктора Хантера С. Томпсона».
Miami Herald, 20 февраля 1972 года
Это происшествие не дает мне покоя с тех пор, как вдарило мне промеж глаз утром одного мирного воскресенья несколько недель тому назад, когда я сидел на веранде отдела политики в «Роял Бискейн». Я нарезал грейпфрут и потягивал чашечку кофе, просматривая политическую страницу Herald, когда вдруг увидел свое имя в середине репортажа о поезде «Саншайн спешиал», на котором Эд Маски совершал агитационную поездку из Джексонвилла в Майами.
Несколько телефонных звонков подтвердили, что в этом поезде случилось нечто ужасное и что в этом обвиняют меня. Нью-йоркский репортер, приписанный к лагерю Маски, предупредил, что мне лучше «держаться подальше от них… Они действительно разозлились и изъяли твой пропуск раз и навсегда».
— Замечательно, — сказал я. — Еще один отстой, который я теперь могу с чистой совестью избежать. Но что случилось? Почему они обвиняют меня?
— Господи боже! — воскликнул он. — Этот сумасшедший сукин сын сел в поезд с твоим пропуском и совершенно слетел с катушек. Он выпил с десяток мартини еще до того, как поезд отошел от перрона, а потом начал оскорблять всех подряд. Он зажал в угол какого-то бедного ублюдка из вашингтонской газеты и назвал его грязным коммунячьим педиком… Потом начал толкать его, говоря, что собирается сбросить его с поезда на следующем мосту… Мы не могли поверить в то, что это происходит на самом деле. Он напугал одного из телевизионщиков так, что тот заперся в туалете и просидел там до конца поездки.
— Господи, — сказал я, — но никто же не подумал, что это на самом деле был я, правда?
— Черт возьми, как раз так все и подумали, — ответил он. — Единственными, кто знал, как ты выглядишь, были я и… (он назвал нескольких журналистов, чьи имена не должны быть здесь упомянуты). Но все остальные просто смотрели на его пропуск, и очень скоро по всему поезду вплоть до вагона Маски разлетелся слух, что какой-то бандит по имени Томпсон из какого-то Rolling Stone рвет поезд на части. Они хотели отправить Рози Гриера, чтобы он разобрался с тобой, но Дик Стюарт (пресс-секретарь Маски) сказал, что это будет плохо выглядеть, если 140-килограммовый телохранитель изобьет журналиста в поезде избирательной кампании.
— Это нормальный ход мысли для человека Маски, — заметил я. — Они все сделали не так, но зачем же подливать масла в огонь, избивая репортера?
Он рассмеялся.
— На самом деле, — продолжил он, — пронесся слух, будто ты перебрал с ЛСД и пошел вразнос, что ты просто не мог контролировать себя.
— Что ты имеешь в виду, говоря «ты»? — спросил я. — Меня даже не было на этом проклятом поезде! Люди Маски специально не разбудили меня в Уэст-Палм-Бич. Им не понравилось, как я вел себя за день до этого. Мой друг из газеты Флоридского университета сказал, что слышал, как они говорили об этом внизу в вестибюле, когда проверяли список прессы и будили всех остальных.
— Да, я слышал кое-какие из этих разговоров, — сказал он. — Кто-то говорил, что ты кажешься очень негативно настроенным.
— И это правда, — сказал я. — Это был один из самых унизительных политических опытов, которым я когда-либо подвергался.
— Это именно то, что сказали люди Маски о твоем друге, — ответил он. — Оскорблять журналистов — это одно, в конце концов, мы все уже привыкли к этому, но примерно на полпути к Майами я видел, как он потянулся к бару и стащил со стойки целую бутылку джина. Потом он начал блуждать из вагона в вагон, пить из горла и клеиться к этим бедным чертовым девочкам. Вот когда все это действительно стало выглядеть хреново.