друга, напоить его, собрать хворост и приготовить из найденных в тележке продуктов кашу, времени вполне хватило.
— Ну и чего ты тут встал как вкопанный? Я кому сказал — переться к хижине? Нет, мы будем героически превозмогать, жрать подножный корм, но не сделаем, как советуют умные люди. Еще и распрягла его зачем-то. Трупу так-то плевать, стягивает у него что-то или нет. Только время потратила.
— Ты вернулся? — Мне не хотелось, чтобы в моем голосе было слышно такое явное облегчение, но уж как вышло, так вышло.
— Куда б я делся. Ты та еще самоубийца, а я хотел бы чуть дольше сохранить плоды собственного нелегкого труда. Было бы обидно потратить на тебя столько времени и сил и увидеть, как на следующий же день твой трупик дрейфует вниз по течению. К тому же это моя повозка. С ней я тоже не готов за просто так распрощаться. — Последние слова сопровождались хозяйственным копошением в недрах отогнанного к краю крошечной полянки фургона. Оттуда он вынырнул с кучей подушек, одеял и еще каких-то пожитков. Проходя мимо меня, уронил на плечи одно из одеял и отобрал ветку, которой я ворошила угли под котелком.
— Сиди спокойно! В твоем положении, синьорита, положено отдыхать.
— Как тебя зовут? — решилась я наконец. И поправила на плечах одеяло, чему-то невольно улыбнувшись.
— Хм? Ну, допустим, Инсолье, — ответил он и уставился на меня с неожиданным напряжением — такое ощущение, словно его взгляд давил, как ветер.
— Ин-соль-е… красивое имя. А что оно значит?
— Понятия не имею, — как-то слишком торопливо огрызнулся парень. Стало понятно — знает. Но не хочет говорить.
— Все равно красивое. А меня зовут Имран.
— Да что ты! — Интересно, откуда в голосе столько сарказма? — А оно что означает?
— Не знаю, — сказала и улыбнулась. Я и правда понятия не имела.
— Память отшибло?! — отчего-то не поверил Инсолье.
— Ну не то чтобы, просто не знаю. — И я поспешила сменить тему: — Будешь кашу?
В ответ он только хмыкнул, забрал у меня из рук котелок и ложку, а потом… потом у меня было впечатление, словно на поляне вокруг меня суетятся сразу пять Инсолье. Или даже десять. Так быстро и целеустремленно он обустраивал лагерь, так ловко и буднично обновил костер, перелил мою кашу во что-то и уже варил что-то новое в котелке, неизвестно когда успев выполоскать его в ручье. Мало того, ко всему этому он пристроил еще и Хрюшу. Будто это не я путешествовала все это время с этим кабанчиком, а он.
Хрюша стоял в ручье, обзывался на Инсолье не совсем внятными словами и ловко давил копытами каких-то тварюшек, на моем мультипликационном эхолокаторе отдаленно похожих на раков с петушиным гребнем на панцире.
Поскольку все мои попытки помочь были отвергнуты и даже пресечены одеялом, в которое меня замотали еще плотнее, оставалось только сидеть и смотреть. Тренироваться заодно. Например, пробовать подцепить нитью ракопетуха и выкинуть его на берег. Или смотреть сквозь воду нитями, как устроено дно ручья. Это было трудно, зато очень интересно и наверняка полезно.
— И что, даже не спросишь, видел ли я алых? Не поинтересуешься судьбой брата? — вопрос застал врасплох.
Глава 18
Инсолье
— Нет, — коротко ответила святая, и улыбка с ее лица пропала. Удивительно, я ж так бесился оттого, что она почти все время улыбается, а сейчас, когда перестала, почувствовал странное разочарование.
Наверно, потому, что эту печаль и страдания святой принесли хрен знает кто, алые уроды с горы. Ее «соратники», шатт им в зад. А что я? Я — посторонний, предатель и еретик. И даже если сделаю в десятки раз больше этих светоносцев, все лишь пожмут плечами, так как это было ожидаемо.
А вот боль, причиненная родными и любимыми, не забывается никогда. Неужто блаженная все еще любит того осененного «копьем» первосвященника-рыцаря? Тьфу, может, рассказать ей, как женишок ко мне яйца подкатывал, когда я еще считался одним из церковных паладинов? Не, не буду. Это сделает ей только больнее, но опять не благодаря моей мести.
И по правде говоря, не подкатывал он, просто… ну просто… короче, козлина та еще. И с какого такого лысого шатта драгоценная святая так на него запала — загадка века.
Да эта ненормальная умудрилась даже имя мое забыть! Я ведь специально не изменил ни буквы, чтобы она хотя бы вздрогнула, услышав имя своего мучителя! Того, кто сжег ее начальство и добрую половину паствы!
Но не-е-ет. Мало того что не вспомнила, еще и поинтересовалась тем, над чем отряд паладинов в свое время ржал чуть ли не целый месяц. Ну невозможно было это не запомнить, когда одного из твоих коллег кучу времени звали «виноградина зеленая». А ее женишок еще усмехался, что человеку, чье имя символизирует ингредиент для богопротивного напитка, среди них не место. Впрочем, он оказался прав, но это опустим.
Главное, дура ничего из этого даже не запомнила, будто я пустое место. Настолько ушла в свои молитвы и псалмы, что не обращала внимания на окружение? Ага, а влюбилась в главного долбодятла тогда как?
Хотя кто ее знает, может, амнезия? Частичная. Я когда-то читал в церковных книгах, что бывает такое с людьми, которых заставили сильно страдать. Они забывают конкретно то, что причинило боль.
Но тогда втройне несправедливо. Потому что, шатт, я эту святую сволочь пальцем не тронул, я ее вообще ничем не трогал, она сама полезла — раз. А вот драгоценные алые не только закрылись ею как щитом, но еще и выкинули потом на помойку, как ненужную вещь, — два!
Уж насколько я тварь, но такого не сделал бы никогда. У тварей тоже есть свой кодекс чести, знаете ли. Я могу вспороть живот врагу, я могу втереться в доверие к тому,