Н. Ф. Щербине
Была пора – сияли храмы,Под небо шли ряды колонн,Благоухали фимиамы,Венчался славой Парфенон, –И всё, что в мире мысль проникла,Что ум питало, сердце жгло,В златом отечестве ПериклаНа почве греческой цвело;И быт богов, и быт народаВстречались там один в другом,И человечилась природа,Обожествленная кругом.Прошли века – умолк оракул,Богов низринул человек –И над могилой их оплакалСвою свободу новый грек.
Ничто судеб не сдержит хода,Но не погибла жизнь народа,Который столько рьяных силВ стремленьях духа проявил;Под охранительною сеньюСплетенных славою венковТа жизнь широкою ступеньюОсталась в лестнице веков,Осталась в мраморе, в обломках,В скрижалях, в буквах вековыхИ отразилась на потомкахВ изящных образах своих…
И там, где льются наши слезыО падших греческих богах,Цветут аттические розыПорой на северных снегах, –И жизнью той, поэт-художник,В тебе усилен сердца бой,И вещей Пифии треножникОгнем обхвачен под тобой.
27 января 1857
Вход воспрещается
Посвящено И. К. Гебгардту
«Вход воспрещается» – как часто надпись этуВстречаешь на вратах, где хочешь ты войти,Где входят многие, тебе ж, посмотришь, нетуСвободного пути!
Там – кабинет чудес, там – редкостей палата!Хотел бы посмотреть! Туда навезеноДиковин множество и мрамора, и злата, –Пойдешь – воспрещено!
Там, смотришь, голова! Прекрасной мысли, знаньяТы пробуешь ввести в нее отрадный свет –Напрасно! Тут на лбу, как на фронтоне зданья,Отметка: «Впуска нет».
А там – храм счастия, кругом толпы народа,Иные входят внутрь, ты хочешь проскользнуть,Но стража грозная, стоящая у входа,Твой заграждает путь.
Ты просишь, кланяясь учтиво и покорно,Ногою шаркая, подошвою скользя:«Позвольте!» – А тебе настойчиво, упорноОтветствуют: «Нельзя».
Нельзя! – И мне был дан ответ того же рода.Нельзя! – И, сближены нам общею судьбой,О Гебгардт, помнишь ли, тогда в волнах народаМы встретились с тобой?
«Да почему ж нельзя? Проходят же другие!» –Спросили мы тогда, а нам гремел ответ:«Проходят, может быть, да это – не такие, –Для вас тут места нет.
Вы – без протекции. Вы что? Народ небесный!Ни знатных, ни больших рука вам не далась.Вот если было бы хоть барыни известнойХодатайство об вас!
Просили бы о вас пригожие сестрицы,Колдунья-бабушка иль полновесный брат!А то вы налегке летите, словно птицы, –Назад, дружки, назад!»
«Что делать? Отойдем! Нам не добиться счастья, –Мы грустно молвили, – златой его венецНам, верно, не к лицу. Поищем же участьяУ ангельских сердец!»
Идем. Вот женщина: открытая улыбка,Открытое лицо, открытый, милый взгляд!Знать, сердце таково ж… Приблизились – ошибка!И тут ступай назад!
«Вход воспрещается», задернута завеса,Дверь сердца заперта, несчастный не войдет,А между тем туда ж какой-нибудь повесаТоржественно идет.
Полвека ты дрожал и ползал перед милой,Колени перетер, чтоб заслужить венец,Молчал, дышать не смел, и вот – с последней силойСобрался наконец.
«Позвольте, – говоришь, – воздайте мне за службу!Мой близок юбилей». – «Не требуй! Не проси! –Ответят. – Нет любви, а вот – примите дружбу!»– «Как? Дружбу? – Нет, merci!
Не надо, – скажешь ты, – на этот счет безбедноИ так я жить могу в прохладной тишине,Холодных блюд не ем, боюсь простуды, – вредноМороженое мне».
Дивишься иногда, как в самый миг рожденьяНам был дозволен вход на этот белый светИ как не прогремел нам голос отверженья,Что нам тут места нет.
Один еще открыт нам путь – и нас уважат,Я знаю, как придет святая череда.«Не воспрещается, – нам у кладбища скажут, –
Пожалуйте сюда!»
На дрогах нас везут, широкую дорогуМы видим наконец и едем без труда.Вот тут и ляжем мы, близ церкви, слава богу!..Но нет – и тут беда!
И мертвым нам кричат: «Куда вы? Тут ограда;Здесь место мертвецам большим отведено,Вам дальше есть места четвертого разряда,А тут – воспрещено!»
Февраль 1857
Зачем
Посвящено Антонине Христиановне Лавровой
Мне ваш совет невыразимо дорог, –И хоть тяжел он сердцу моему,Но должен я, скрепясь, без отговорокЕго принять и следовать ему,
Согласен я: чтоб тщетно не терзаться,Спокойно жить, бесплодно не страдать –Не надобно прекрасным увлекаться,Когда нельзя прекрасным обладать.
Зачем смотреть с восторженной любовьюНа лилию чужого цветника,Где от нее не суждено судьбоюМне оторвать ни одного цветка?
И для чего пленяться мне картиной,Когда она – чужая, не моя,Иль трепетать от песни соловьиной,Где я поймать не в силах соловья?
Зачем зарей я любоваться стану,Когда она сияет надо мной, –И знаю я, что снизу не достануЕе лучей завистливой рукой?
Зачем мечтам напрасным предаваться?Не лучше ли рассудку место дать?О, да! к чему прекрасным увлекаться,Когда – увы! – нельзя им обладать?
1857 (?)
Мысль
Лампадным огнем своим жизнь возбуждая,Сгоняя с земли всеобъемлющий мрак,Пошла было по свету мысль молодая –
Глядь! – сверху нависнул уж старый кулак.Кулак, соблюдая свой грозный обычай,«Куда ты, – кричит, – не со мной ли в борьбу?Ты знаешь, я этой страны городничий?Негодная, прочь! А не то – пришибу,Я сильный крушитель, всех дел я вершитель,Зачем ты с огнем? Отвечай! Сокрушу!Идешь поджигать?.. Но – всемирный тушитель –Я с этим огнем и тебя потушу».– «Помилуй! – ответствует мысль молодая. –К чему мне поджогами смертных мутить?Где правишь ты делом, в потемках блуждая, –Я только хотела тебе посветить.Подумай – могу ль я бороться с тобою?Ты плотно так свернут, а я, между темКак ты сотворен к зуболомному бою,Воздушна, эфирна, бесплотна совсем.С живым огоньком обтекаю я землю,И мною нередко утешен бедняк.Порой – виновата – я падших подъемлю,Которых не ты ль опрокинул, кулак?Порою сама я теряю дорогуИ в дичь углубляюсь на тысячи верст,Но мне к отысканью пути на подмогуНе выправлен твой указательный перст.Одетая в слово, в приличные звуки,Я – мирное чадо искусства, науки,Я – признак единственный лучших людей,Я – божьего храма святая молитва.Одна мне на свете дозволена битваСо встречными мыслями в царстве идей.И что же? – Где в стычке кулак с кулаками,Там кровь человечья струится реками,Где ж мысль за священную к правде любовьРазумно с противницей-мыслию бьется, –Из ран наносимых там истина льется –Один из чистейших небесных даров.
1858
Запретный плод
Люди – дети, право, дети.Что ни делайте, всегдаИм всего милей на светеВкус запретного плода.Человек – всегда ребенок,Говоришь ему: «Не тронь!» –Из хранительных пеленокВсё он тянется в огонь.Иногда с ним просто мука:«Дай мне! Дай!» – «Нельзя. Тут бука».– «Цацу дай!» – «Нельзя никак».Рвется, плачет он. Досада!«На, бесенок! На!» – «Не надо».– «Да ведь ты просил?» – «Я – так…»
1858
Что ж делать?
Что ж делать? – Судьба приказалаИм вечно друг друга терзать.Их брачная доля связала,Узла их нельзя развязать.
Сожительство тяжко обоим,Где ж брака высокая цель?А мучить друг друга легко им:Всё общее – дом и постель.
И всюду они неразлучны,Друг на друга злобно глядят,Взаимно несносно-докучны,Ревниво друг друга следят.
Им страшно, чтоб, рано иль поздноОт «вместе» успев ускользнуть,Минуты блаженного «розно»Из них не вкусил кто-нибудь.
Стараясь во всем поперечитьДруг другу и въявь и тайком,Стремятся свой ад обеспечить,Несчастье сберечь целиком.
И, скрежетом брани, проклятьяНаполнив и ночи и дни,Печально смыкают объятьяИ верны друг другу они.
Приходит уж старость и древность,Уж искры угасли в крови,А всё еще глупая ревностьГрызет их в насмешку любви.
Посмертного злого недугаВ томленье, средь мук без числа,Две жизни изводят друг друга…А брака законность цела.
1858
Наоборот