другом. А всем этрусколагам, включая меня, выпало оказаться в нулевой точке пространства-времени города переселения душ. Только эта лента, в отличие от ленты Мёбиуса, перекручена не один раз, а пятьдесят, и на каждом ее витке – по этрускологу. Научная фантастика, словом! Я любил ее читать в детстве, но ни тогда, ни позже не мечтал сам оказаться в ней.
* * *
Поздоровавшись с отцом Константином, я не стал ходить вокруг да около:
– Батюшка, моя просьба покажется вам странной, но я хотел бы, чтобы мы вместе поехали на второе городское кладбище. Поверьте, проще показать вам то, что я вчера увидел, чем рассказывать.
Священник был явно озадачен, но виду не подал, только поинтересовался:
– Вы вчера были на кладбище?
– Да, после встречи с вами.
– Что же, простите, привело вас туда?
– Не что, а кто. Встретил напротив университета секретаршу ректора, и она сказала, что хочет кое-что показать мне там – вроде, как я сейчас вам. Вы, кстати, с ней знакомы?
– Не имел удовольствия.
– Тем загадочней выглядит ситуация. Она как будто слышала наш с вами разговор.
– Даже так? Ну, а главное: ученые-то нашлись?
– По-прежнему нет.
– М-да… А то, что вы хотите мне показать, как-то связано с этим?
– Полагаю, да.
– Ну, тогда поехали, поглядим.
– Я поймаю такси.
– Не надо, я на машине.
Мы обошли храм, и отец Константин указал на стоящую во внутреннем дворе «ладу-весту»:
– Сюда.
В салоне пахло ладаном и восковыми свечами, а над лобовым стеклом разместился рядком иконостас в миниатюре – Спас в Силах, Божия Матерь, Николай Угодник, святые равноапостольные Константин и Елена. Только мы выехали за ворота, как за нами двинулась «реношка» с набыченным парнем из «Аквариума» за рулем и другим мужчиной, мне неизвестным. Они «приклеились» ко мне сразу после того, как я сел в такси возле отеля. Статус наблюдения за мной был явно повышен: тут тебе и второй агент, и «тачка» нашлась. Я не стал говорить батюшке о «хвосте», чтобы он не нервничал.
– Может, всё-таки расскажете, зачем мы едем на кладбище? – спросил отец Константин, следя за дорогой. – А то невольно какие-то мысли о покойниках в голову лезут.
– Да ведь раз уж поехали, недолго ждать осталось. Потерпите уж, пожалуйста.
– Что ж, потерплю, Господь терпел и нам велел. А я читал в газетах о вас и об этрусках. Интересно. Вот вы там говорили, что этруски были родственны венетам и ретам. Но этруски, я слышал, верили в древнегреческих богов?
– Да, только называли их по-другому.
– А в кого верили венеты и реты?
– Ну, у них были свои боги – Великий Отец и Великая Мать. Называли их тоже по-разному: Велинь, Белин, Матрея, Рейтия. Всё зависело от племени. Реты и адриатические венеты предпочитали Рейтию. В сохранившихся надписях она упоминается чаще Белина. Кстати, слово Рейтия, или Реция, вполне может означать то же самое, что и Россия.
– Как это?
– Вам, наверное, известно, что европейцы в средневековье называли нас рутенами, а Русь – Ruthenia. Не исключено, что и римское Raetia, на самом деле, калька с венетско-этрусского Routia или Rousia, поскольку римлянам было свойственно превращать звук «с» в иностранных словах в «ц» или «т».
– Я примерно представляю, где жили этруски. А где жили венеты?
– На адриатическом побережье Балкан и северной Италии, а также в Норике, на территории современной Австрии.
– Ага. А Венеция, конечно, это от венетов?
– Конечно. И Вена тоже.
– Я вот более-менее понял из ваших интервью, чем язык ранних этрусков схож с русским. А что представлял собой венетский язык?
– Он был еще более схож. Возьмем стихотворную надпись на атестинской погребальной урне, нацарапанную латиницей: “V ougon taj o stinaj, V ougon taj tot i onaj”. Думаю, вы, зная церковнославянский, без труда переведете это.
– Ну, наверное, так: «В огне тай, о, стенай, В огне тай тот и оный».
– Почти так. «Тай» или «та» по-венетски будет «этот». «Стинай» же пишется через «и», а не через «е», как «стенай», и означает «истлей». Получается: «В огне этом, о, истлей, В огне этом тот и оный». То есть, речь идет о кремации покойников, которые, естественно, в огне не стенают. Но основный смысл вы сходу перевели верно. Нет, по-моему, никаких сомнений, что перед нами – праславянский язык, а не один из древнеиталийских, как утверждают итальянцы, не умея при этом перевести ни этрусских, ни венетских надписей.
– Ладно, допустим, эти этруски, венеты и реты – наши давние предки. Но почему у нас, в «Рутении», языческие боги назывались по-другому? Даже «России» не было!
– Думаю, именно потому, что реты, скажем, верили в Рейтию, а норики – в Норейю, то есть олицетворяли богинь со своей землей или страной. А нет страны, то нет, получается, и божеств. Но, вообще-то, в языке следы доперуновых богов можно обнаружить – даже там, где не ждешь. Откуда, по-вашему, слово «блин»? Оно с большой вероятностью восходит именно к богу Белину и означает ритуальное угощение, испеченное в форме солнца. Вообще, имя венетского бога «Белин», «Белен» – исконно славянское, потому что происходит от древнейшего корня «белъ» в значении «блестящий», «светлый». Старая праславянская форма этого имени – Белбог, Белобог. Распространенное мнение о том, что имена Белобог, Белин, Велинь почти не встречаются у восточных славян, неправильное, поскольку опирается на анализ только фольклорных источников, а не топонимов. Почему, скажем, Белая Русь – «белая», а не «зеленая», что больше бы соответствовало цветовой гамме этого края? Или возьмем древнее, еще дохристианское название волынской столицы – Велинь. Скорее всего, оно имело прямое отношение к богу Белину-Велиню. Многие лингвисты, кстати, выводят известного нам Велеса именно из Велиня. Не будем забывать и о том, что имена одних и тех же богов у язычников всё время менялись. Этрусского Зевса звали Тин или Дин, что означает «день», а День – это уже близко к Белобогу. Восточные славяне чаще называли Белобога древнейшим синонимом Доля, – и, соответственно, Чернобога – Недоля, Лихо.
– Ну да, не буди Лиха, пока оно тихо.
На этих его словах вдали зловеще замаячили ворота кладбища № 2.
– А вы знаете, как моя фамилия? – повернулся ко мне батюшка. – Недолин.
Я захохотал – по свойственной мне нервной смешливости, но тут же осекся:
– Извините.
– Ничего, – улыбнулся отец Константин. – Не я же верил в Недолю, а какой-то мой дальний предок.
– Да ведь вера в Долю подразумевала и веру в Недолю. Жертвы, небось, приносились и тому, и другому.
– Ну, это уж как водится у язычников. Знаете, я всегда с