— Удивительно, — говорила она, одеваясь, — все я видела, но такого еще не бывало. Даже не знаю, что произошло. Там она, там. Красивая, — Талия лукаво глянула на Чета, — прозрачная, чисто водница. Дух ее стихийными водными нитями прошило, вот и не может вернуться, болтался, как на якорях. Так бывает, когда утопленники в мощное течение попадают — души от тела уходят да в воде остаются, захваченные стихийным потоком. Вся разница, что она не умерла. Я что могла распутала, перерезала, Четери, но мало этого. Она сама теперь не вернется, слишком долго здесь пробыла, так что лети-ка ты к Хань Ши, проси встречи с его шаманами, пусть обряд по возвращению духа проведут. Только не сейчас, подожди дня три, душа ее стихией пробита, пусть прорехи затянутся. А то не удержится в теле, — Иппоталия натянула сапожки, выпрямилась. — Лучше подольше подождать, конечно. Но тут, боюсь, если озеро в реку пойдет, то и Света твоя с водой в океан устремится. Там течения мощные, снова заякорят ее и утащат, и там даже я ее не найду и отцепить не смогу.
— Спасибо тебе, — сказал молча слушавший ее дракон.
— Ай, — она махнула рукой, — весело было. Покажешь потом свою женщину? Любопытно посмотреть наяву, кто так хорош, что смог взять твое сердце. Какая она, Четери?
И в голосе ее помимо любопытства явно слышались легкие ревнивые нотки. Мастер задумался.
— Моя, — ответил он через некоторое время. Иппоталия фыркнула, но по-доброму. И потом еще ждала, пока Чет ходил к воде и что-то говорил темной озерной глади, касаясь ее рукой. Жди? Я вернусь за тобой?
— Полетели, — сказал дракон, вернувшись. — Нории ждет тебя.
Красноволосый Владыка встречал их во внутреннем дворе дворца, у шумящего фонтана, среди цветущих мандариновых деревьев. Иппоталия еще не успела сойти с твердого драконьего крыла, а уже была очарована лазурно-белой плиткой, которой были выложены стены драконьей резиденции, запахами цветов, ощущением близкой и послушной воды. И сам повелитель Белого города, высокий, уверенный, с низким рокочущим голосом и манерой чуть склонять голову набок, словно прислушиваясь, с проницательными зелеными глазами и тонким, сдержанным чувством юмора, не оставил ее равнодушной. Его аура светилась знакомой прохладой и была такой мощной, что Талия сразу признала равного себе. Он был спокоен и мог бы кому-то показаться даже мягким, но она не обманулась этой мягкостью, как не обманывалась сухостью и педантичностью старого змея Луциуса Инландера, ласковостью Василины Рудлог или молчаливостью медведя-Демьяна. Во всех них было что-то звериное, изначальное. Зверь глядел и из глаз Владыки Истаила.
«Тигр, — решила она, — тигрище как он есть. Таится, выжидает, подкрадывается, а потом как прыгнет — и со всеми косточками сожрет».
Они не могли не найти общего языка — и хотя царица была уставшей, запыленной, но противиться любопытству своему и нетерпению не стала. Быстро посетила купальню в выделенных ей роскошных покоях, порасспрашивала почтительных служанок, ухаживающих за ней с благоговением, с удовольствием надела одно из преподнесенных хозяином пустыни платьев, полюбовалась на чудесные золотые украшения, решая, что выбрать, и, наконец, во всем своем великолепии явилась на поздний ужин в прекрасном резном зале.
Разговор тек легко — двое властителей присматривались друг к другу, обсуждали будущее взаимодействие, визиты, и не замечали, как проходит время — дети разных эпох, разных культур, они чувствовали себя удивительно близкими друг другу. Иппоталия все сравнивала — если Четери был грубоватым и острым, вызывал желание попробовать его, усмирить, покорить, то Нории был скалой нерушимой, о которую можно биться бесконечно — и не сломать ее.
Общение становилось все непринужденнее, и когда прозвучал вопрос о войне полутысячелетней давности, Нории ответил на него. Рассказал и о заключенном в камень своем народе — Талия вздыхала и горевала, и смотрела печально. И о том, почему и зачем он похитил Ангелину Рудлог. Только о том, что происходило здесь, во дворце, не стал рассказывать, а царица мудро не спрашивала. И так все было видно.
— Ты не просил совета, — произнесла она, дослушав собеседника, — но я выскажу его. Любая из моих дочерей с радостью бы вышла за тебя и приняла бы как повелителя, несмотря на наши обычаи. Но Красные никогда не признают господства над собой, — тут она вспомнила Василину и поправилась, — хотя могут отдать себя добровольно, если мужчина силен. Сделай в этот раз все по чести. Попроси ее руки, дай возможность принять решение. И не торопи, не ограничивай во времени — а то заупрямится и сделает все наоборот.
Нории усмехнулся, склонил голову — и светлый ключ в красных волосах мазнул его по плечу.
— Поверь, царица, — сказал он, улыбаясь, — об упрямстве Рудлогов я знаю все.
Утром Чет отнес сонную Иппоталию обратно на Маль-Серену, и прекрасная царица, ступив на свою землю — к облегчению домочадцев, решивших было, что пропала их государыня в драконьей стороне — строго приказала дракону навещать ее почаще. Обняла, расцеловала и пожелала удачи в освобождении незнакомой ей Светланы, которой так невероятно повезло.
После отлета царицы Белый дворец снова затих, как и две недели назад, когда искали на севере сбежавшую Ангелину Рудлог. Все так же сновали по светлым ажурным коридорам неутомимые слуги, важно шагали по мраморным полам делегации от пустынных племен, щебетали в своих покоях оставшиеся без мужчины нани-шар, драконы, вовлеченные в дело возрождения Песков, работали наравне с людьми — охраняли рабочих, прокладывающих дорогу, искали воду, лечили, помогали управлять Истаилом. Но Владыка Нории, пусть и занятый делами, тосковал, и тоска эта разливалась по покоям и коридорам дворца терпкой горечью, спасти от которой не могло даже самое сладкое вино.
Драконы, подавленные тенью печали, один за другим улетали из Истаила на далекие окраины, туда, где повелено было поселиться, чтобы оживить еще несколько километров пустыни вокруг заполняющегося людьми города. Печали этой они страшились едва ли не больше, чем его гнева — гнев можно было пережить, а тоска разъедала и так покореженные души.
В день, когда улетала красная принцесса, новость быстро распространилась по дворцу, и со всех покоев поспешили ко внутреннему двору драконы — не веря в то, что это правда, желая увидеть все своими глазами. Но не посмели выйти, повинуясь мысленному запрету Владыки. И только когда Четери с Ангелиной скрылись с глаз, Нории опустил запрет. Во двор выходили его соплеменники и останавливались, не осмеливаясь задать вопрос. А он разглядывал их и ощущал плещущие волны недоумения, злости, разочарования, печали — и отдельных вспышек понимания. Взгляды жалили, взгляды судили и приговаривали его — как предателя, как соучастника убийства. И он молчал, ожидая, кто же осмелится первым.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});