Читать интересную книгу Дорога стального цвета - Пётр Столповский

Пятый вагон, шестой... Зуб побежал. Не очень быстро, дожидаясь, когда с ним поравняются поручни очередного тамбура. Прозябшие за ночь коленки двигались не так легко, как обычно. Но сложность была не в этом, а в том, что с низкой насыпи трудно достать до поручней отполированных тысячами ладоней рук.

Вот они почти рядом, за спиной. Зуб вложил в ноги всю прыть, на какую только был способен. Но все равно поезд двигался немного быстрее, чем он бежал. И вот этот миг — остается вытянуть вверх руки.

Зуб подпрыгнул, вцепился в гладкие трубы. Они дернули его так, что Зуб едва не покатился вниз. Выбросив коленку чуть не до уровня головы, он уперся ею в нижнюю подножку. Вскарабкавшись на нее, Зуб хотел передохнуть, но вовремя вспомнил о ремонтниках. Они были уже близко. А вдруг кому-то взбредет сдернуть его с поезда или на худой конец огреть лопатой. Нет уж...

Зуб заглянул в тамбур. Два пассажира дымили там папиросами. Один — в полосатой пижаме и с полотенцем на плече — от удивления открыл рот. Не дожидаясь, когда он его закроет, Зуб нашарил на торце вагона скобы, заменявшие лестницу, перевесил на них свое возбужденное, порывистое тело и быстро вскарабкался наверх.

С насыпи на него смотрели рабочие. Один — усатый, в безрукавке, надетой на голое тело, — погрозил ему пальцем и крикнул:

— Скажи мамке, чтоб выдрала тебя!

«Ладно, скажу», — усмехнулся Зуб.

Усевшись на холодный выступ, расположенный чуть ниже уровня крыши вагона — «зайцы» называют его гармошкой, — он начал приходить в себя.

И стало ему весело оттого, что выдрать его некому и что все ему дается. От Паньки с Читой убежал, с мотоциклистами тоже обошлось, дважды на поезд вскочил, один раз на ходу спрыгнул, и ничего, жив-здоров. Он, если захочет, все сможет. И в Сибирь, конечно, доедет. После всего, что с ним было, бояться нечего — страшнее уже, наверно, ничего не случится. Доедет! Вот только денег совсем нет, это плохо. Уже сейчас есть хочется так, что терпенья не хватает, а что дальше будет?

Но и это, если здраво рассудить, не так уж страшно. Нет, страшнее пережитого уже ничего не может случиться. Ну разве кто-нибудь сейчас умирает с голоду? Юрий Гагарин в космос слетал, а его тезка с голоду кончился — это как же? Чепуха это, вот что!

Конечно, зря он вчера выложил все четыре рубля, спьяну не сообразил. Надо было хоть рубль оставить. Тогда бы на одних пирожках дотянул. Разиня, что там и говорить.

Зуб машинально сунул руку в карман штанов, в котором вчера были деньги, и пальцы наткнулись на монету. Пятак! Надо же — не все вчера выгреб! Это ж целый пирожок с повидлом! Пирожки с повидлом — что может быть на свете вкуснее? Или нет, теперь повидло — роскошь для него. Лучше купить... Что же купить на единственный пятак? Кусок черного хлеба — вот что! Треть буханки дадут, можно наесться на целый день.

Ну вот, выходит, что жить можно. На сегодня пятак есть, завтра тоже что-нибудь придумается. Или уж потерпит, на худой конец. А там и на место прибудет. Все просто. В жизни вообще все очень просто, если самому не выдумывать всякие сложности.

У дядьки, конечно, глаза на лоб полезут: откуда, какими судьбами? А может, и не полезут. Может, он и не рад будет, кто его знает. Вдруг он позвал его в грустную минуту. Загрустил по старухе-покойнице и позвал, а на самом деле никто ему не нужен. Зуб ведь с ним только по редким письмам знаком, не знает, что за человек. Посмотрит дядька на него хмуро и прямо спросит: «Ну, племянничек, рассказывай, за чем пожаловал...» И Зуб с ужасом подумал, что если он и взаправду так спросит, то ничего ему не сможет сказать в ответ, а скорее всего повернется и уйдет. А идти-то ему будет некуда.

Нет, даже случись такое, уходить — это не дело. Надо будет что-то говорить. Например, обстоятельно растолковать, что не собирается сидеть на дядькиной шее, что на следующий день или прямо сейчас пойдет устраиваться на работу. Он желает работать, как все, и даже лучше. Он не боится никакой работы, пусть дают самую тяжелую.

Дядька ведь не знает, как много приходилось работать в детдоме. У них там все было свое — и поля, и огороды, и свинарник, были даже коровы, куры и кролики. Сами себя кормили. И специальность считай что есть. Пусть его вытурили из училища, но он уже умеет класть стены, как заправский каменщик. На простенок может стать, а то и на угол. Всякие маменькины сынки кирпич в руки боялись взять, а у него и до училища мозоли имелись. Недаром же Ермилов велел проситься в его бригаду...

24

Слева стремительно проносились в обратном порядке заросли ивняка, развесистые ветлы и купы берез. В редких прогалах мелькали обрывки реки и крутого урывистого берега. По правую руку горы шли на убыль. Это уже и не горы, а так, верблюжьи горбы.

А ведь скоро должен быть мост, за которым — станция. Если он приедет туда на крыше, то его в два счета сцапают — не Панька с Читой, так милиция. Надо как-то пробираться в вагон.

Тут было еще одно неизвестное. Он не знал, в какую сторону повернет поезд от Георгиу-Деж — на Москву или в Сибирь. Когда садился, не глянул на таблички, прикрепленные к бокам вагонов. Не до того было. Если поезд идет не в Сибирь, то лучше с ним вовремя расстаться.

Зуб спустился на подножку тамбура, повернул ручку двери — заперто. Взобрался на крышу, согнулся и побежал до следующей гармошки. Снова спутсился, но без толку — дверь не открывается. Поднявшись опять наверх, он увидел вдали ажурную коробку моста через Дон. Надо спешить!

А вдруг все двери заперты? Тогда другого выхода нет, как только прыгать на ходу и обходить эту злосчастную станцию стороной, пешедралом.

Третья тоже заперта. И четвертая, и пятая... Над головой замелькали стальные балки моста, по сторонам грозно загудело. После моста остается одно — прыгать.

И когда Зуб подумал так, ободранное при ночном падении плечо тоскливо заныло... Нет, он попробует еще одну дверь. Если уж и она будет заперта...

Зуб перебежал по крыше до следующего вагона. Торопливо, рискуя сорваться, спустился на подножку, повернул ручку. Все кончено — заперто. Крепко держась за поручень, он повернулся по ходу поезда, подобрался, готовясь прыгать. Поезд уже сбавлял скорость.

Вдруг он услышал над головой резкий, дробный стук по стеклу. Какой-то парень в фуражке-восьмиклинке прильнул к оконному стеклу и что-то кричал Зубу, широко разевая фиксатый рот и делая рукой непонятные знаки.

Зуб вскочил на среднюю подножку, но все равно не мог разобрать слов. В тамбуре он заметил еще несколько человек. Поняв, что до «зайца», повисшего на подножке, не докричаться, парень отошел к противоположной двери тамбура, открыл ее и махнул рукой — давай, мол, сюда.

Не теряя ни секунды, Зуб взлетел по лестнице наверх, спустился на другую сторону вагона и ввалился в тамбур.

— Ох мать не знает! Ох, и расписала б она тебе одно место! — заохал худой как жердь мужик с приготовленным для выноса чувалом.

— Куда едешь, земляк? — весело спросил парень в восьмиклинке, блеснув стальными фиксами.

— А куда поезд идет?

— Далеко — до Красноярска.

— Мне туда же.

— Что, до самого?

Но Зуб больше не слушал — вот-вот покажется вокзал. Он рванулся было в вагон, собираясь спрятаться там на багажной полке, но сразу за дверью спиной к нему стояла проводница и что-то объясняла женщине, с ребенком на руках. Похоже, шла в тамбур, а ее окликнули. Зуб захлопнул дверь и растерянно огляделся. За окном проплывали первые станционные постройки.

Взгляд упал на узкую гармошчатую дверь. Топливный отсек. Это то, что надо!

Дверь подалась с трудом.

— Во-во, там никто не найдет! — услышал Зуб, закрывая за собой створки.

В отсеке до того тесно, что повернуться негде, не говоря уж о том, чтобы устроиться поудобнее. Под ногами громыхнуло ведро. Зуб осторожно отодвинул его, кое-как установил ноги поудобнее и привалился спиной к холодным трубам. Так и стал ждать.

Колеса щелкали на стыках все реже, и поезд остановился. За дверью зашаркало множество ног, загремели коваными углами чемоданы.

— Спускайся сама! Узел я подам! — слышались голоса.

— Ребенка сначала подай...

— Серега, брательник, приехал!..

Окно отсека выходило на другую от станции сторону. Там в некотором отдалении стоял товарняк. Вдоль него шел железнодорожник с молотком на длинной ручке и большой масленкой. Он останавливался у каждой колесной пары, звякал тяжелыми крышками буксов, постукивал молотком по бандажу.

Время тянулось нудно, как загустевшая смола. Зуб представил себе, как на перроне вчерашняя полусонная лотошница продает пирожки, неторопливо пересчитывая монеты, и есть захотелось пуще прежнего. Он как будто уловил запах обжаренных в масле золотисто-коричневых пирожков с повидлом. Любимое лакомство. Кажется, ничего вкуснее не придумали. Кто-то сейчас может свободно подойти к лотошнице и купить сколько угодно таких пирожков.