Читать интересную книгу Дорога стального цвета - Пётр Столповский

Еще минут через двадцать ходьбы он услышал впереди слабый гудок тепловоза и остановился в изумлении. Откуда там взялся тепловоз? Ведь Зуб все время шел от железной дороги и никуда не сворачивал. Ошибки не могло быть, потому что и за спиной время от времени доносился далекий шум проходящих составов.

Все же он продолжал идти вперед, невольно ускоряя шаг и ломая голову над тем, что бы мог значить гудок впереди. Разгадка пришла, когда он вспомнил схему, нарисованную прямо на стене зала ожидания в Луково. На схеме было обозначено, что Георгиу-Деж — станция узловая, потому что от нее шли четыре красные линии, стало быть, четыре направления. Три направления известны: первое — это откуда он приехал вчера утром, второе — куда собирался ехать, то есть, сибирское направление, и еще московское. А четвертое, выходит, западное — украинское или там белорусское. Тепловозный гудок доносился, должно, с этой дороги.

За вспаханным полем пошли холмы, мелкие овражки. Зуб набрел на тропинку, бежавшую под уклон. Вскоре она привела к заросшей кустами и мелколесьем лощине. Здесь кончалось плоскогорье. С обрыва открылся простор, и Зуб отпустил глаза на волю.

Внизу раскинулись зеленые луга и убранные поля. За ними блестела широкая лента реки. Дон. А там снова поля, невысокие взлобки. У самого горизонта — кромка далекого леса, задернутого вуалью предрассветного тумана. Легко дышалсь перед этим простором.

В вышине стеклянно и нежно ударил жаворонок. Он, наверно, поднялся ввысь, чтобы поскорее выкупаться в солнечных лучах. Но его песня скоро потонула в шуме приближающегося поезда. Он ворвался в покойную тишину окрестности так бесцеремонно и безалаберно, словно земля для того только и существует, чтобы на ней прочно лежали стальные рельсы.

Железная дорога проходила у самого подножья меловых гор, под скалами, которыми заканчивалось плоскогорье. Сверху не видно было поезда, поэтому казалось, что состав несётся под землей, с грохотом рассекая меловую твердь.

Зубу хотелось в зеленые разделы. Его манили река, лес, туманная дымка у горизонта. Там привольно и ласково, там можно забыть все и жить одному в какой-нибудь лесной избушке. А если такой не найдется, то самому построить на берегу реки крепкий шалаш, который бы пах сухой лозой и сладким разнотравьем. Ему и в детдоме в грустные дни частенько мечталось сделаться чем-то вроде отшельника, жить в стороне от людей и всяких детских обид, упиваться сказочной глухоманью, полной свободой и делать что вздумается, думать о чем захочется. В пятом классе, после крушения его любви — первой, родниковой прозрачности — он чуть было не ушел в лес. Не вышло.

Минуло время сказок. Верить в сказки было все труднее. Гудок тепловоза для Зуба был куда реальнее.

Гудок был требовательным, как приказ, и, подчиняясь ему, Зуб стал спускаться по лощине. Когда вышел к железнодорожному полотну, поезда и след простыл.

22

Шагая по шпалам в сторону Георгиу-Деж, он еще не знал толком, что будет делать. Главное — удалось бы минуть эту злосчастную станцию. Ведь если Чита или Панька увидят его, то второй раз улизнуть не удастся.

А может... Зуб остановился в раздумье, потом сел на рельсу. А может, повернуть назад, в Луково? Это же глупо — ехать в такую даль из-за какой-то каши, из-за Ноль Нолича. Неужели за это могут упрятать?

Нет. Поздно поворачивать. И не в каше вовсе теперь дело. Дело теперь в том, что он решил ехать в Сибирь, к большой жизни, к сильным и добрым людям. Назад нельзя, только вперед!

Вскоре с правой стороны от путей он увидел меловой карьер. Вокруг были разбросаны какие-то постройки, чуть подальше — печи с высокими кирпичными трубами. Здесь, по всем приметам, делали известку. Все в меловой пыли, даже шпалы в этом месте вымазаны мелом. И трава, и листья на деревьях — все грязно-белесое.

Пройдя мимо не проснувшегося еще крохотного поселка, Зуб остановился у деревянного приземистого вокзальчика. Надо было посмотреть, когда здесь проходят пассажирские поезда. Но как быть — зайти или поостеречься? А ну, как по всем станциям сообщили, что кто-то остановил поезд, а потом дал тягу через меловой хребет?

Зуб посмотрел на свою одежду, не совсем еще высохшую, и невесело усмехнулся: таким поросенком он никогда еще не выглядел. В этаком замызганном виде его сразу заподозрят и сцапают.

Готовый в любую секунду драпануть, Зуб все же открыл дверь, которая заскрипела по-стариковски недовольно. За ней была маленькая комната. Ее, должно, следовало считать залом ожидания. К стенам приставлено несколько старых деревянных диванов. Посреди комнаты от пола до потолка красовалась круглая и черная, как воронье крыло, печка-голландка.

Зуб поискал глазами расписание, но тут распахнулось маленькое окошко в стене. На вошедшего уставился пожилой человек в фуражке с красным верхом. Он смотрел строго и даже с подозрением. Зуб мог дать голову на отсечение, что железнодорожник прикидывает, как его половчее словить.

Окошко захлопнулась, потому что там, за стеной, стал звонить телефон. Одним прыжком Зуб выскочил из вокзальчика, перебежал полотно и скрылся в густых зарослях лозы, тянувшихся вдоль дороги.

Он долго пробирался по ним, стараясь держаться параллельно линии. На него то и дело обрушивался град холодной утренней росы. Одежда снова стала — хоть выжимай, и он, продрогший, рискнул выйти на полотно.

Вокзальчик уже скрылся за поворотом. На путях не было ни души. Чего, спрашивается, драпанул? Какой дурак станет раззваниваться по ночам, да еще по всем дорогам, что какой-то неизвестный шалопай пытался остановить поезд? Ведь поезд только ход сбавил, не остановился. А тот человек в красной фуражке по натуре, наверно, такой, что всех в чем-то подозревает. Или это у него потому, что начальник обязан смотреть на всех прочих людей со строгостью. А он, конечно, и есть начальник, раз такую фуражку выдали.

Поразмыслив обо всем этом, Зуб стал злиться на свою трусость, из-за которой ни за что ни про что снова вымок до нитки. Если так трястись от каждого взгляда, то до Сибири не доедешь. Да и в Сибири нужны ли такие зайцы?

Тем не менее возвращаться смотреть расписание он не захотел, а решил идти до следующего полустанка.

Пока он пробирался по зарослям, взошло солнце, стало согревать отсыревший за ночь воздух. От одежды шел легкий пар. В ней было по-прежнему неуютно, зато немного теплее. И без того тяжелые ботинки казались теперь с каменными подошвами. Они набрякли и хлябали, кожа на ногах сморщилась и болела. Когда солнце пригрело сильнее, Зуб снял ботинки, связав шнурки, повесил их на плечо и зашлепал босиком по холодным еще шпалам.

23

Время от времени проносились товарняки. Пассажирский все не попадался. Нужно было скорее идти до следующего полустанка и подождать его там. Может, остановится.

Тем временем он подошел к повороту, за которым ремонтировалось полотно. Дрезина, видимо, только что привезла рабочих и покатила назад, в Георгиу-Деж. Зуб остановился вдали. Он вспомнил, что вчера утром, когда переехали мост, поезд пошел медленно и дядька со шнурком сказал, будто ремонтируют путь. Если так, то поезда должны здесь притормаживать,

И правда, очередной товарняк сбавил скорость. Но не настолько, чтобы можно было сесть на ходу. Зуб не унывал. Он решил все же дождаться у этого поворота поезда, тем более, что совсем выбился из сил. Этот дурацкий коньяк, голод и беготня доконали его.

Он лег в стороне от полотна в стрекочущую кузнечиками траву и сам не заметил, как дрема обволокла его измученный мозг, как тело словно бы лишилось веса, и легкий порыв ветра понес его вслед за облаками в голубой простор неба.

Тепловозный гудок был как удар молота, от которого небо раскололось на части. Пока Зуб соображал, где он и что надо делать, из-за поворота показался пассажирский. Шел он, как Зубу показалось, довольно тихо. В сильном волнении он стал натягивать ботинки — мокрые, разопревшие на солнце. Кое-как завязав шнурки, вскочил на ноги.

Облокотившись на окошко кабины, машинист равнодушно скользнул взглядом по одинокой вымазанной мелом фигуре парнишки и снова стал смотреть вперед, туда, где у рельсов копошилась ремонтная бригада. Поплыли вагоны. Первый, второй, третий...

Все же скорость была большая. Зуб никак не мог рискнуть и даже начал мириться с мыслью, что и этот поезд не его. Но потом он заставил себя вспомнить, как ночью садился на ходу. Ведь тоже была скорость, да еще какая! Правда, за ним гнался Панька с ножом, и Зубу некуда было деваться. Но если тогда сумел, сможет и сейчас.

Пятый вагон, шестой... Зуб побежал. Не очень быстро, дожидаясь, когда с ним поравняются поручни очередного тамбура. Прозябшие за ночь коленки двигались не так легко, как обычно. Но сложность была не в этом, а в том, что с низкой насыпи трудно достать до поручней отполированных тысячами ладоней рук.