— Это было полвека назад и, возможно, случилось по ошибке. Просто не верится, что ты до сих пор не забыл, — были его первые слова, сказанные вслух.
Неддо пропустил их мимо ушей.
— Единственное, что я запомнил лучше, чем историю с улитками — это история с персиками. Напомните мне как-нибудь вам рассказать, — сказал он, словно не сомневался, что мы еще встретимся и сведем близкое знакомство.
— Умоляю, никогда не напоминайте ему о персиках, — вмешался Гаспар, устремляя на меня взгляд оливково-черных глаз.
Неддо растянул губы в кукольной улыбке, и я невольно задумалась о том, что этот обмен репликами на скамьях за покрытой клеенкой столом под перголой глицинии — самый продолжительный и интригующий, какой мне до сих пор приходилось слышать в Орвието.
Так мы разъезжали по домашним sagre, и вечер каждой пятницы, субботы и воскресенья заставал нас за столом в новой деревне. Часто мы встречали знакомых, пары и семьи, следовавшие по тому же упоительному маршруту, и порой садились с ними рядом, а случалось, только махнем рукой и пожелаем друг другу всего лучшего. В толпе почти всегда попадались орвиетцы, пожалуй, чуточку менее надутые, чем обычно. Случалось, кто-то из них снисходил до взмаха рукой или натянутой улыбки, но обычно они держались особняком, приезжали большими компаниями, сидели вместе, говорили между собой, и уходили все враз, словно их ждал автобус. Когда мы снова встречались с ними в городе, они держались неловко, как с незнакомцами, с которыми накануне провели слишком вольный вечер. Особенно когда на одной воскресной sagra в Башчи мы повстречали Миранду Пышногрудую.
Первым ее заметил Фернандо.
— Это не та женщина из Цивителла дель Лаго, с праздника святого Антония?
Ее невозможно было не заметить, ее бронзовая пышность напоминала богиню, разгуливающую среди своих овечек. Даже смех ее был велик, словно звон всех церковных колоколов разом, и когда она свернула к нам, я встала ей навстречу. Но ее кто-то перехватил, и я снова села за стол.
Позже, когда уже стемнело и начались танцы, она вдруг подошла ко мне со словами:
— Помнится, вы любите танцевать. Идите за мной, вы оба.
И мы пошли, и мы танцевали, и я спросила Миранду, почему мы никогда не видим ее в Орвието.
Она ответила:
— Я бросила работу, теперь работаю на себя. Переделываю старую летнюю кухню матери, в остерии. Думаю, на десять столиков. Может, еще несколько снаружи на траве, в летнее время. Мы с сестрой обычно консервировали там овощи и фрукты, а отец часто уходил туда спать, когда в Орвието было слишком жарко, а воскресенья семья все лето проводила там. Там намного прохладнее. Это в Буон Респиро. Загляните как-нибудь. Такая сараюшка, огороженная оранжевой пластиковой сеткой. Не ошибетесь.
Миранда, отходя, обернулась и улыбнулась мне сияющей улыбкой богини. Она собиралась открыть остерию в местечке под названием «Хорошее дыхание». «Удивительно, — подумала я. — Может, когда-нибудь она возьмет меня на работу».
Как-то субботним вечером, вернувшись после очередного сельского праздника на Виа Постьерла, я нашла письмо от агентши, к которой обращалась несколько недель назад. Она писала, что возьмет меня. Она прочла и одобрила мою первую книгу, разослала рукопись второй в несколько издательств и уже получила предложение от одного из них. И одобрительные отзывы еще от двух. Она не стала принимать сразу первое же предложение, предпочитая выждать, оценить его и представить мне свои соображения в течение месяца. Кроме того, она встречалась с отказавшим мне издателем и убедила его согласиться на возврат только небольшого процента от аванса. Письмо радовало энтузиазмом. Она прилагала свой контракт на подпись. Итак, отныне распоряжается она. Да, теперь она — мой партнер в писательском мире. А если этой новости было мало на один вечер, следующая ждала нас в саду.
— Permesso. Сʼе qualcuno? Можно войти? Есть здесь кто?
Кончетта и Чиро, парочка Убальдини, заглядывали в открытую дверь. Фернандо пригласил их в дом, а я готова уже была нырнуть за диван, чтобы не показываться снова в рабочих ботинках и платье из занавески, но собралась с духом, вышла им навстречу, усадила на террасе, а сама попыталась одновременно заколоть волосы, открыть бутылку «Просекко» и отыскать оставшиеся от вчерашнего обеда вяленые маслины.
Я слишком долго заставила их ждать, и Кончетта пришла мне на помощь. Она обняла меня за плечи и заговорила:
— Чу-Чу, sono mortificata — мне так стыдно за задержку. Нам всем стыдно, и мы вчера говорили с Лидией и Томазо и решили, что должны дать вам возможность отказаться от контракта. Чиро сейчас обсуждает это с Фернандо. У нас просто нет выхода, и у Самуэля тоже, мы никак не можем поторопить инженера и его строительную команду. Наш договор, как и все остальные до и после него, отложили, когда затормозилась их текущая работа. И, пожалуйста, не спрашивай, почему нельзя просто нанять других строителей, потому что ответа я не знаю и не могла бы понять и принять ответа, даже если бы кто-нибудь объяснил. Чу-Чу, ты уже должна была понять, что некоторая уклончивость, мелкие проявления скрытности, вендетты или заговоров… ты наверняка поняла уже, что без них в этой стране не обходятся и обходиться не хотят. Для итальянцев все это так же необходимо, как хлеб и вино. Чаще всего все это довольно безобидно, хотя не всегда. Не знаю, как в этом случае, но мы, Убальдини, не допустим, чтобы вы с Фернандо чувствовали себя жертвами. Чиро привез чек. Если вы с Фернандо сочтете, что лучше разорвать наше соглашение, мы готовы. И вернем вложенные вами деньги.
В голове у меня все смешалось. Кончетта еще говорила что-то вроде: «Не спешите, обдумайте все, мы останемся в Орвието до завтра, уедем в Рим только вечером — можно нам зайти завтра около пяти?» Я кивала и повторяла: «Конечно-конечно», хотя ни в чем не была уверена, не понимала даже, испытываю ли облегчение, что так безболезненно могу выбраться из этой аферы, или что-то вроде отчаяния.
Я следом за Кончеттой вышла на террасу, где молчали джентльмены. Увидев нас, они встали, и Чиро сказал:
— Fatte una bella dormita e ne parliamo domani pomeriggio, выспитесь хорошенько, а завтра поговорим.
Я мерила шагами террасу, пока Фернандо провожал Убальдини до дверей. Подлила себе и заглотала залпом «Просекко», думая о том, как все было бы прекрасно, если бы не было так ужасно. Фернандо вернулся, хихикая.
— Откуда такое самодовольство? Над чем здесь смеяться, когда так много поставлено на карту?
— Ты что, им поверила?
— Да, поверила. Кончетта прямо сказала, что не хочет, чтобы мы страдали из-за задержки.