РУКОВОДСТВО «Челюскина» объявило о переходе всего экспедиционного состава на зимовочное положение. Впрочем, зимовочное положение и объявлять даже не следовало. Для этого достаточно было поглядеть на стены собственной каюты, покрытые инеем, или выйти на палубу, которую не успевали чистить от снежных завалов. Снасти покрылись инеем, ступени трапов обледенели.
В зимовке самое страшное не холода, не дикие звери, которые скребутся о борт корабля, а вынужденное безделье, когда остается время на тоску и воспоминания о прекрасной жизни на материке, где солнце не обжигает холодом. Впрочем, солнца уже не было. Наступила полярная ночь. И только в полдень на горизонте возникали оранжево-красные полотнища.
И вот когда большинство челюскинцев занималось в самых разных кружках, чтоб не было времени на тоску и «философию» (изучали немецкий и английский языки, плотники ликвидировали безграмотность, женщины из полученных к Седьмому ноября отрезов шили себе платья, мужчины разыскивали аэродромы), в трюмах кипела невидимая работа: шла подготовка к эвакуации.
Но была некоторая группа товарищей, которая к дрейфу и зимовке отнеслась с плохо скрываемой радостью, это «наука». «Наука» словно не чувствовала холода и пурги, не обращала внимания на хруст покрывавшихся льдом телогреек. Ежедневно и ежечасно велось картирование ледяного покрова, составлялись карты рельефа морского дна, фиксировалась подвижка льдов, велись астрономические и магнитные наблюдения, брались пробы воды с разных глубин, изучалась погода, проводились гидробиологические и зоогеографические исследования. Одним словом, изучался Северный морской путь.
Жизнь на судне проходила спокойно и размеренно, если не считать одного случая, когда поссорились матрос с уборщицей. Старые полярники, зная, чем грозит зимовке любая склока, немедленно устроили товарищеский суд. На суд явился и Отто Юльевич. Он сердито поглядел на поссорившихся товарищей и отвернулся. Сердитость человека, который никогда ни на кого не повысил голоса даже в самую трудную минуту, подействовала на «врагов» отрезвляюще. Шмидт хранил молчание до конца суда. Он, конечно, понимал, что ссора не стоит и выеденного яйца. Но на зимовке мало-мальский скандал может повести к весьма серьезным неприятностям. Опыт освоения Севера не раз напоминал об этом. Например, в американской экспедиции Грили, закончившейся трагически, люди крали друг у друга продукты, и начальник вынужден был одного товарища пристрелить. Склока привела к тому, что закончилась трагически и экспедиция Брусилова на «Святой Анне»: там экипаж разделился на две враждующие группы.
Обо всем этом печальном опыте было рассказано матросу и уборщице.
Председатель суда, старый и разумный плотник Шуша, сказал:
— Никто не будет разбирать, кто прав, кто виноват. Виноваты оба, так как вышел скандал. За каждый скандал будем сурово наказывать. Ну, бывает, тебе что-то действует на нервы или что-то не нравится — иди и коли лед для воды. Иди и ищи аэродром. Держи себя достойно. И не унывай. Только таким путем мы выстоим. Иначе — гибель для всех.
Так был загашен едва заметный огонек ссоры.
Все дальнейшие испытания коллектива на прочность показали, что без умения сдерживать свои страсти и недовольство, без умения простить товарищу какой-то недостаток наступила бы гибель экспедиции.
Очень важное лицо на корабле и в экспедиции — человек веселый, неунывающий, выдумщик и шутник. Одно присутствие такого человека поднимает у всех настроение, пусть даже для веселья не так уж и много причин.
Таким был на «Челюскине» молодой художник Федор Решетников.
Он вырезал из фанеры медвежьи следы, привязал их к валенкам и прошелся от борта «Челюскина» к торосам. Это произошло в ночь после суда.
На утро зоологи, обнаружив следы, по-видимому, неизвестного науке подвида, были взволнованы до предела. Ожидалось крупное научное открытие.
Начались бесконечные дежурства, ставились приманки, исчезающие самым необъяснимым образом, шли бесконечные высокоумные ученые разговоры. А медведь вел себя самым загадочным образом и даже забирался на палубу. Его ловкость и наглость не имели предела.
Челюскинцы, посвященные в тайну хитроумного зверя, слушая речи зоологов, пересыпанные учеными словами, держались за животы.
Заморочив головы зоологов окончательно, Решетников изобразил всю историю в картинках.
Впрочем, иногда на него и обижались. Но не очень сильно.
Спокойная, размеренная, устоявшаяся жизнь внезапно оборвалась — началось первое серьезное сжатие; по-видимому, ледовое поле уперлось в какой-то остров.
На палубу вышел спокойный, невозмутимый Шмидт и сказал, перегнувшись через борт:
— Поджимает.
Тотчас включилась аварийная электростанция. Тьму прорезали лучи прожекторов. Льды засверкали разноцветными кристаллами. Причудливые торосы ожили и задвигались, как призраки в подвижных лучах. Лед загудел и стал скрести о борт «Челюскина». Забегали темные фигуры на белом снегу, отбрасывая длинные тени. Люди выносили необходимое для жизни на лед.
Но на этот раз все обошлось благополучно. Льды попугали челюскинцев, проверили их готовность и успокоились, оставив в стороне ледяные валы и опрокинув, на всякий случай, фотоателье — торос «Гриб».
Через пару дней началось новое сжатие, и тут пришлось раскрыть план эвакуации всему коллективу. Впрочем, это уже давно не было ни для кого секретом. Началась репетиция, о которой говорил Копусов.
Громоздились торосы, завывал девятибалльный норд-ост, мела пурга, прорезанная лучами прожекторов. Всю ночь выносили из трюмов продовольствие, меховую одежду, инструмент, медикаменты. Работали все без исключения. Наиболее сильные физически с шести часов вечера до девяти утра даже не присели.
Но подвижка льдов и на этот раз прекратилась, и возникли разводья. Теперь чистая вода находилась от «Челюскина» в тридцати милях. Но выбраться туда вмерзшему в лед судну не было никакой возможности.
Льдину с грузами стало относить. Было решено принять грузы обратно на борт. Несмотря на пургу и мороз, вся операция закончилась через два часа.
Надеясь на лучшее, надо готовиться к худшему. Появление аварийного расписания, чтоб каждый знал свое место во время гибели судна, разумеется, не вызвало ни в ком особого ликования. Но другого выхода не было.
Капитан проявил большой интерес к разведке аэродромов и много ходил на лыжах. Но еще больший интерес он проявлял к наблюдениям физика Факидова, который занимался изучением подвижки льдов.
13 февраля Воронин был мрачен. Он, как все моряки, не любил тринадцатое число. Совершив обход судна, он спустился на лед и забрался в палатку Факидова. По приборам в палатке он увидел, что льдина слегка колеблется. Это незначительное событие взволновало его, и он вернулся на борт.