то прыгала по кочкам, которые никакой мороз не мог отучить от скверной привычки плясать под ногами трепака. Ибо там, внизу, в смрадном гнилом чреве, временами вырываясь на поверхность, полыхал негасимый огонь, а даль, несмотря на мороз, застилала какая-то зыбкая и волглая мгла.
Эти дикие, глухие места, хоть и изобиловали ягодами и дичью, пользовались славой дурных и гибельных для людей. Да что тут говорить! Болото — прямой лаз в потаенный исподний мир, откуда выползает на поверхность алчущая живой крови нечисть и нежить. Войнег хоть и не мог никого заприметить или уловить движение в беспорядочном переплетении сломленных буранами, укутанных туманом ветвей, уже давно ощущал взгляды, следящие за ним. Ой, щур меня, щур! Прочь, Мара, прочь, навья отринутая!!!
Впрочем, по здравом размышлении, следовало бы нынче подумать не о навьях, а о вполне осязаемых существах, в жилах которых, как давеча рек Анастасий, текла все та же руда-кровь. Люди Соловья оберегали свои владения.
— Похоже, они нас заметили! — на родном наречии произнес ромей, тревожно втягивая чуткими ноздрями сырой болотный воздух.
— И уже давно, — на том же языке невозмутимо отозвался Лютобор. — А на что ты рассчитывал? Они такие же воины, как и мы.
— Но их в два или три раза больше, — шевельнув черными усами, поправил лук новгородец Талец.
— И если они захотят, положат нас всех на этом месте, не потеряв ни единого человека! — улыбнулся щербатым ртом десятник Торгейр.
— Это вряд ли, — покачал головой воевода. — Если бы они этого хотели, то давно бы уже сделали. Они чего-то ждут, и мне кажется, я знаю, чего.
— А как же Тороп? — с тревогой спросил Анастасий.
Хуже прочих разбиравший грамоту следов, ромей, тем не менее, увидел, что лыжня, верой и правдой служившая им, попетляв немного между кривых сосен, взяла да и оборвалась, сменившись неровной цепочкой следов. Причем, оставивший их был явно выше и тяжелее юного отрока, и Войнег уже видел отпечатки этих ног в овраге возле тел похитителей Всеславы и нынче на княжьем дворе.
Но воевода остался спокоен:
— Тороп не настолько прост, чтобы дать себя в обиду. Наверняка он где-то здесь, только не имеет возможности подать нам какой-то знак.
Словно в подтверждении этих слов из самой гущи бурелома, протиснувшись между корягами, выбрался пардус. Подошел к воеводе, потерся возле ног. Войнег приметил, что к ошейнику зверя привязана маленькая бронзовая утица, мерянский оберег, который носил отрок.
— Дальше я пойду один, — все тем же спокойным тоном сообщил товарищам Лютобор.
— Я тебя не оставлю! — порывисто шагнул вперед Анастасий. — Я сестре обещал!
— А мы — своей боярышне! — поддержали его новгородцы.
— А я никому и ничего не обещал, но хоть сидел с Нежданом два года вместе у весла, а одного тебя в его логово не пущу, — решительно заявил Радонег.
— Да не обижай ты ребят, Хельгисон! — подытожил Торгейр. — Половине из нас до смерти охота повидать старого боевого товарища, а остальные умрут от разочарования, если не познакомятся ближе с таким прославленным человеком, как Соловей!
На том и порешили.
Тетерин рудник
Ведомые Маликом, безошибочно отыскивавшим Нежданов след, они немного поплутали по кочкам, обогнули зловонную ржавую трясину, слегка припорошенную желтоватым снежком, и вышли на заброшенную, много лет не обновлявшуюся, но, тем не менее, еще крепкую, добротно проложенную гать. Теперь Войнег понял, где надумал укрыться от княжьего гнева обложенный со всех сторон Неждан-Соловей.
Сам Добрынич здесь никогда не бывал, но про это место слышал достаточно, чтобы захотеть немедленно повернуть и бежать отсюда восвояси. Ибо про Тетерин рудник, а гать вела именно туда, любили посудачить рядовичи долгими зимними вечерами, когда спать еще неохота, а лучину жечь ни к чему, и на ум лезут всякие басни про проделки домового и козни кикиморы, про прыг-траву и огненного змея. Этим местом старые няньки пугали непослушных детей, а беззубые деды в назидание пострелятам постарше сказывали о страшной Тетериной судьбе.
Жил много лет назад рудокоп Тетеря. Жил себе не тужил, руду на болоте копал, весь Корьдно ею снабжал, с мастерами из иных земель приторговывал. Сказывали, сам Владыка Исподнего мира, которому он чем-то угодил, секрет ему открыл, как кровь-руду земную наружу выгонять да в крепкий булат оборачивать. И все шло, текло хорошо. Только вот однажды гордыня ли его обуяла, жадность ли неслыханная сухоту навела, а задумал Тетеря жилу Велесову найти, из которой сколько ни черпай, не вычерпаешь. Булгары сказывали, у них на восходе в каменных горах давно такие разведаны, руда из них, железная ли серебряная, сама наружу течет.
Да только жила жиле рознь. Иную отворишь, пользу для здоровья сделаешь, а иную если надорвать, то ведь и до смерти человека убить можно. А если это не человек, а сам батюшка Велес! Ну, в общем, осерчал Скотий Бог на Тетерю. К нему на рудник в образе огненного змея явился. Отчета потребовал. Да какой уж тут отчет? Сам Тетеря, говорят, как стоял, так в камень и обратился, работнички его рассудка от ужаса лишились, в трясину прямиком попрыгали. Души их до сей поры в тех местах бродят, путников пугают. В зимние безлунные ночи, в ту пору, когда Велес год окорачивает, собираются они на руднике и работают до свету, руду варят, куют от нижнего мира ключи. Как закончат работу, так и рухнет Мировое Древо, так и наступит всему конец.
Ох, беда, беда! Щур меня, щур! А может быть, в россказнях досужих гридней про неуязвимость Соловья есть доля правды. Пришельцев из нави простым оружием не возьмешь! А точно ли Неждан Незнамов из-за моря живым вернулся? Или это лишь дух его мятежный за землю попранную мстит да к девице, которая его до сей поры по имени называет, ночной порой приходит. Люди, чай, про такое рассказывают.
Войнег покосился на своих спутников, бестрепетно шедших вперед. Эти козней нави не испугаются. Хельги Лютобор сам недавно прошел через навь, да и прежде, сказывают, ведовством владел, в пардуса обращался. Новгородцы с киянами ходили кто к морю Хвалисскому, кто за море Русское, по стариковским понятиям почти что иной мир, а уж Анастасий ромей с его ведовским ремеслом и вовсе настолько часто смерть и навь от людей отгонял, что неизвестно, кто кого больше боится.
Душа Добрынича, однако, на положенном ей месте сидеть спокойно не желала, все ерзала да елозила, словно примеривалась, а не пора ли отсюда деру давать. Эти совершенно неуместные перемещения усилились, когда сотник на излучине гати,