Читать интересную книгу Поцелуй богов - Адриан Гилл

Джон испытывал сладостное удовольствие от того, что впервые продавалась одна из его книг. Его всегда интересовало, кто читает его стихи, кто вообще читает поэзию. Он никогда бы не подумал, что это какая-нибудь Бетти. Какая-то Бетти с неспешным взглядом и безукоризненными вставными зубами, примерно за шестьдесят, с короткими седыми волосами, со сломанным зонтиком, в пальто, которое, казалось, сшили из обивки автобусного сиденья, и с пустым пластиковым пакетом. Она материализовалась из дождя, полистала туристический путеводитель, наткнулась блуждающими глазами на Джона и через несколько минут подошла.

— Вы тот самый молодой человек из газеты? Поэт? Есть что-нибудь из ваших стихов?

Джон указал на «Камень-неудачник» на открытой полке и наблюдал, как она переворачивала страницы и молча читала стихи. Образовалось ли родство душ? Открылась ли какая-нибудь дверца? Произошло ли узнавание, озарение, внезапное сжатие сердца? Возникла ли аналогия, которая сбросила с сути вещей вуаль? Она подняла глаза, и они встретились друг с другом взглядами.

— Я это беру. Немного выше моего понимания. Но я хочу попытаться. Ведь я всегда могу прийти и спросить то, чего не понимаю. Вы не против? — Она рассмеялась хрупким бесцельным смехом одиноких стариков, который в самом деле означал: «Не нападай на меня, не обижай. Я больше ничего не понимаю, а если произведу этот похожий на смех звук, ты подумаешь, что я все еще одна из вас».

Джона почти захлестнула волна жалости, любви, угрызений совести и благодарности. Захотелось сказать: «Я приду к вам домой, почитаю стихи, а вы лежите в постели. Приготовлю чай с молоком. Посмотрю старые фотографии и буду терпеливо слушать, пока вы рассказываете об Артуре и Моррис Оксфорд. Залатаю линолеум в коридоре, куплю цветы на день рождения, схожу за лекарствами, получу пенсию и заделаю дырку, которую оставил ваш сын». Но ничего этого он не сказал, а только произнес:

— Вы хотите, чтобы я вам подписал?

— Не смею беспокоить. Но если не очень сильно затруднит… — Она снова рассмеялась.

Джона еще несколько раз просили подписать альбом фотографий Ли. Ухмыляющиеся девчонки хихикали, подталкивали друг друга локтями и смотрели ему на брюки.

Наконец миссис Пи решила отправить обратно книгу Ли — из сочувствия к бедной Петре. «Не хочу, чтобы эта женщина блистала здесь своими титьками». Но Клив буквально лег на пороге, и она согласилась поместить томики в самой глубине магазина: между историей и текущими событиями.

Из «Литературного обозрения» позвонил Берриман.

— Джон, вы не согласитесь написать обзор по поводу биографии Сары Бернар «Любовь на деревянной ноге»?

Его стали приглашать туда, где у него не находилось никаких друзей: на открытия магазинов, галерей, выставок украшений, «определенных» фотографий девушек и на благотворительные мероприятия. Раньше незнакомые люди его никогда никуда не приглашали. А теперь он попал в приложения к гостевым пиаровским спискам и ему посылали карточку, если помещение вмещало более пятисот человек плюс еще одного — Джона Дарта. Он стал копьеносцем, вернее, «носцем» коктейльной соломинки, и понял, что с понедельника по четверг, с шести до десяти шла особая параллельная притворная общественная жизнь. Она не имела ничего общего с радушием и дружелюбием, беседами, флиртом и даже развлечением в обычном смысле слова. Расписанной сценой толпы дирижировали вышибалы с лошадиными хвостиками и девушки с блокнотами, которые работали на журналы, газеты и телевизионные шоу «Вечером в городе». Вычурность и обман зрения, чтобы заполнить пространство и время.

Петра это любила. Точнее, любила все это ненавидеть. И настаивала на том, чтобы ходить на вечеринки, где она могла смеяться над людьми, которые имели то, чего не имела она, но страстно желала иметь. Это было ее привилегией, частью бесконечных репараций Джона, условием их Версальского договора. Иногда они брали с собой Дороти, и девушки стояли в углу, ехидничали и вытаскивали на свет Божий исподнее окружавших действующих лиц и потом перемывали, как оно того заслуживало. А Джон ходил медленными кругами и поминутно произносил: «Извините». Он начал узнавать людей и изображать на лице полуулыбку, но никогда не знал, помнил ли он их с прошлого действа или по фотографиям с другой вечеринки. Хотя это казалось не столь существенным: его-то никто не узнавал. Как-то он заметил фотографа, который подловил его с Ли у отеля. Хотел ему что-то сказать, но раздумал.

Через три месяца настала пора подводить итоговую черту интрижки Джона со звездностыо. Не густо, непродолжительный ущерб, небольшое изменение перспектив, дешевый урок.

Людям в пабе надоело над ним подсмеиваться. Миссис Пи устала от постоянного неодобрения и начала приберегать его для складской. Мать оставила в его берлоге сообщение, но он так и не ответил.

Вот и все.

Джон долго не сознавал, какая бездна у него под килем, пока однажды они не отправились с Кливом прогуляться в парк. Вообще-то они никогда не ходили гулять, но на этот раз пошли. Изнывали от скуки, чувствовали себя измученными и поэтому повернули к Кенсингтон-Гарденз.

Было пасмурно и ветрено, на дорожках лежали осклизлые листья, по Круглому пруду плавали грязные гуси, а лебеди забились в домики, напоминая выброшенные пластиковые пакеты. Собаки дрожали под роняющими капли голыми деревьями, а их хозяева притопывали поодаль, ждали, пока они облегчатся, и размышляли, какая же это великая глупость выводить на прогулку утробу своих братьев меньших. Кроме них, в парке присутствовали только туристы, готовые скорее подхватить простуду, чем задержаться среди гостиничных обоев, отцы, осуществляющие свое право свиданий с покрытыми коростой носами и ногами восьмеркой отпрысками, и бродяжничающие юнцы. Парк в дождливые выходные производит угрюмое, удручающее впечатление — места потерянного времени и нулевого выбора.

Джон и Клив уселись на мокрую скамейку, спрятали руки под мышки и уставились в пространство. Мимолетная связь Джона с Ли подействовала на Клива сильнее, чем на кого-либо другого, даже больше, чем на Петру. Неотступно тревожила, словно раскрошившийся зуб. Знание, что это случилось, но неизвестно каким именно образом, служило постоянным раздражителем и то и дело заставляло о себе говорить.

— Джон, ты можешь мне помочь, — заявил он, глядя в сырую даль. — У меня проблемы с сюжетом. У Мактавиша наконец сложилось с принцессой, там все в порядке. Они решили проблемы дыхания в ее спальне. Мактавиш спустил чешую с ее бывшего приятеля и наладил жемчужный бизнес. Дела идут как по маслу. Она уже подумывает о семье.

— Или о школе.

— Нет, не о школе. Ей хочется ребенка.

— Или икры.

— Джон, мы это уже проходили. Она русалка — теплокровная и млекопитающая. Иначе, как ты правильно указал, какой был бы смысл во всех этих сказочных игрищах.

— Ах, да. Но наличие жабр предполагает рыбообразное акушерство. К тому же нормальная беременность затруднит деятельность ее плавательного пузыря. Скажем, она начнет переворачиваться и плавать вверх ногами. Или…

— Погоди, Джон. Она же чертова русалка, вымысел. Ее плавательный пузырь, каким бы он ни был, вылечится сам собой. Это не моя проблема. Моя проблема, чтобы все развивалось гладко.

— Не получится.

— Он сходил на сторону и переспал с другой русалкой, но не обычной, а суперзнаменитой — самой знаменитой во всем этом море. Страстная, взрывоопасная для яиц, с фантастическими ягодицами. Они познакомились случайно и занимались сексом в приливной волне. Беда в том, что я не могу оживить картину. Поможешь?

— Клив, я не собираюсь говорить с тобой о Ли.

Клив подался вперед, съежился и взялся за голову обеими руками.

— Джон, это моя самая удачная попытка. Надо только, чтобы все выглядело, как в настоящей жизни. Я смотрел в книгу до тех пор, пока на ладони не оказалось больше отпечатков, чем на странице. Старался, пока не побагровел и не взмок. Я знаю каждый дюйм ее тела лучше, чем мать — собственное дитя. Естественно, лучше, чем мать. Хотя своей матери я вовсе не знал. Картинки только портят дело. Они лишь точки, краска и механические тени. Я способен над ними фантазировать, но не могу влезть внутрь. Не могу оживить. Я смотрю фотографии теле- и кинозвезд; потрясающие тела, губы, улыбки и все такое. Мы с ними наедине: я, они и мое желание; я смотрю на них и говорю: «Я эту сделаю», — но не способен — не знаю как. Понимаю, что они этим занимаются, но не представляю, каким образом. Ты мой единственный шанс — побывать там, почувствовать, ощутить, ибо нам нужно, чтобы об этом рассказывали. Какой дурак выдумал, что фотография стоит тысячи слов? Фотография только подразумевает тысячу других фотографий. А рассказ человека человеку одушевляет, позволяет унюхать запах пота. Джон, ты меня слушаешь, Джон?