Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Не спрашивай.
— За пределы этой комнаты ничего не выйдет.
— Клив, не спрашивай.
— Я должен. Мне надо знать. Хочу умереть настоящим мужчиной. И обязуюсь, больше никогда об этом не упоминать. Строго между нами. Но ты обязан мне рассказать: она так же хороша, как выглядит?
— Клив!
— Ну, естественно. Так я и знал. Расскажи мне подробности.
— Клив!
— Господи! Хоть чуть-чуть. Что-нибудь! Она холодная или горячая? Бреет волосы на лобке?
— Клив! — Джон попытался его оттолкнуть.
— Даже не говори. Просто кивай. Или только смотри, если я угадал. Это она на тебя насела? Она пихала палец тебе в зад и массировала простату, точно это большое головоногое?
— Моя простата не похожа на большое головоногое. Господи Иисусе, Клив!
— Именно! Так и говори: «Господи Иисусе», если я угадал. Ты поимел ее раком? Она раздвигала свои прекрасные ягодицы? А плотненькая, влажненькая вульвочка смотрела на тебя, как морской моллюск? Когда ты в нее вошел, она вопила, точно голодная серебристая чайка? — Клив заговорил хриплым шепотом: — Она тебя умоляла? Ну, признайся мне, Джон.
Джон закрыл лицо руками и застонал.
— Не покидай меня, Джон. — Клив потряс его за плечи. — Продолжай. Так близко к богине мне никогда не подойти. Хватит до конца жизни для долгих зимних мастурбаций. Признаю, я зануда. Так сжалься над несчастным занудой. Как насчет оргазмов? Были? Ну конечно, ты ведь такой жеребец. Один или много?
Джон оттолкнул его в сторону к стене, но рука с отчаянной поспешностью ухватила за горло.
— Клив, это ненормальность. Ты ненормальный. Я в глубоком дерьме, а ты валяешь дурачка-онаниста.
Они ковыляли по комнате: Джон тяжело впереди, Клив, хватаясь за грудь, поспевал сзади — лицо красное, губы и глаза сальные.
— Она садилась тебе на лицо и ерзала своими душистыми, мохнатыми гениталиями, пока ты не чувствовал, что тонешь в вожделении? А еще?..
— A-а! На помощь!
— Она брала в рот? Конечно, брала. «М-м… Какой вкусный горячий мужской сок». И выпускала по капле из уголка губ. А потом тащила тебя в душ, намыливала задницу и скромно говорила: «Джон, почему ты не трахаешь сюда? Здесь каждое отверстие — твое». А свои белые, влажные трусики? Пихала тебе в рот? Привязывала к стулу чулками? Делала тебе на член кольцо из старой подвязки, а сама ложилась и возбуждала себя электрической зубной щеткой?
— Чем это вы тут занимаетесь? — В дверях стояла миссис Пейшнз.
— Обсуждаем список кандидатов на Букеровскую премию. — Клив нехотя отпустил Джона.
— А в магазин вы не хотите вернуться? Там покупатели. Один человек спрашивал француза по фамилии Беллами[27]; говорит, что классик. Я посмотрела, у нас вроде нет. Попробуйте продать ему что-нибудь еще.
Ощущая всю нелепость происходящего, Джон снял с полки тонкую книжицу в мягком переплете и решительно двинулся в зал.
Миссис Пи стояла за прилавком и разговаривала с одутловатым студентом.
— Это Джон, он вам поможет, — произнесла она без особой надежды.
— Вам, случайно, не это нужно? Ги де Мопассан?
Студент улыбнулся, сказал спасибо и вышел.
— При чем здесь Мопассан? — возмутилась миссис Пи. — Он не упоминал никакого Мопассана. Говорил про Беллами. Чем больше я варюсь в этом бизнесе, тем тверже убеждаюсь: книги для человека вредны — засоряют мозги. Все вы, заядлые читатели, полоумные, замкнулись в собственном мирке со своими Мопассанами и Беллами.
Отворилась дверь, и через магазин прошествовала возвратившаяся после перерыва Дороти. Не говоря ни слова, она подошла и наотмашь ударила его по лицу.
— Сукин сын. Настоящий сукин сын. Как ты мог? Похотливое дерьмо!
— Вы все ненормальные, окончательно, безнадежно и бесповоротно ненормальные! — неодобрительно воскликнула миссис Пи.
Джон мялся возле прилавка.
— И что теперь? — Дороти сунула ему в руку газету. — Полюбуйся: ведь это ты. А другая — та самая Ли Монтана, что была здесь. Бедная Петра. Что это тебя понесло?
За ее спиной, маниакально ухмыляясь, Клив изобразил шесть-семь эротических поз и приемов.
— После работы Петра будет ждать тебя в кафе, хотя я ее отговаривала. — Дороти была готова разреветься. — Убеждала, что ты того не стоишь. Но она хочет поговорить. Ты так сильно ее обидел, что на ее месте я бы вырвала тебе яйца вместе с селезенкой. Так что придумывай свои жалкие извинения. Подонок!
Джон ничего не ответил. Зачем? Просто стоял и смотрел на двух разъяренных женщин, чьи лица так неодобрительно хмурились.
Остаток дня Джон провел кое-как: жался по дальним углам и в закутке туристических путеводителей, деловых учебников и философских трактатов нового времени. Миссис Пи рассердилась не на шутку. Вся ее горечь и чувство унижения по поводу бегства мистера Пи с субботней помощницей вспыхнули с новой силой и обратились на магазин. Дороти вела себя высокомерно, а Клив подмигивал, подталкивал локтем и хихикал, что было еще того хуже.
Петра сидела за одним из трех столиков крохотной кафешки, где отпускали продукты на дом и где они обычно собирались выпить капуччино, который означал конец рабочего дня продавцов. Она выглядела смуглее обычного, какой-то высохшей, по-опасному хрупкой. Черные глаза прятались под покровом век. На губах горькая беззащитная улыбка. Петра стряхивала пепел после каждой затяжки, и только это свидетельствовало о ее волнении.
— Привет. — Джон сел напротив, на мгновение встретился с ней взглядом и отвел глаза. — Извини. Мне правда очень неприятно.
— Брось, Джон. — В голосе Петры послышалась дрожь. — Заткнись, и все. — Щелчок по концу сигареты. Еще щелчок. Обоюдоизматывающее молчание, а затем успокаивающее: — Ты меня любишь?
— Да, да, конечно. — От этого вопроса Джон вскинулся, словно загнанный лис, который ныряет в дренажную трубу, совершенно не раздумывая, куда она приведет и не ловушка ли на другом конце. Джон прокручивал в голове сценарии их встречи, но ни один не предусматривал разговора о любви. — Конечно. Ты сама прекрасно знаешь. Послушай, на фотографии вовсе не то, что на самом деле.
— Ты ее трахал?
— Все было вовсе не так.
— Ты ее трахал?
— Да.
— Сколько раз?
— Ну, два, вроде как полтора.
— Значит, у вас было свидание в течение одной ночи?
— Да. Именно это я собирался тебе объяснить. Одно-единственное глупое свидание.
— Заткнись! Я не желаю ни твоих объяснений, ни твоих извинений. Сделал из себя дурака! Публичного дурака!
— Дурака? — искренне удивился Джон.
— А как же. Полного кретина. Но тебе не привыкать. Снимают, как шлюху в диско. Помяться и позабавиться. А тебе не кажется, что ты немного староват, чтобы тебя хватало на всех? А поскольку ты мой дружок, это плохо отражается на мне. Да, я обижена, но еще больше рассержена, что ты такой слабый болван. Как ты полагаешь, зачем ты ей понадобился?
— Ну… — промямлил Джон, изо всех сил стараясь не возражать, — наверное, ей было одиноко, тоскливо. Не знаю. Мы много не разговаривали.
— Надо бы тебя бросить. Но ты меня любишь, а я к тебе привыкла. Дороти советовала тебя кинуть, но это потому, что она сама положила на тебя глаз.
— На меня? Дороти? Но она же твоя лучшая подруга.
— И что с того? Положила, потому что ты мой. Так обычно случается у лучших подруг. Она доверяет моему вкусу и моим суждениям. Но мы сейчас не о том.
Не в состоянии до конца поверить в происходящее, Джон смотрел на Петру широко раскрытыми глазами, почти в восхищении. Ее эгоизм воодушевлял.
— Спасибо… ну… за то, что ты смотришь на все таким образом. Обещаю, больше такого не случится.
— Естественно, не случится. — Петра воздела глаза к потолку и тихо рассмеялась.
— Значит, все останется по-прежнему? Плохое забыто?
— Нет, нет и нет. — Петра фыркнула и одновременно усмехнулась. А потом театральным жестом, который получился, впрочем, не совсем, закурила сигарету. — Нет, Джон, ты так просто не выкрутишься. Ты потерял доверие. Теперь вводятся новые правила.
— Правила?
— Прежде всего никому об этом ни слова. Никакого хвастовства и дурацкой мальчишеской бравады.
— Конечно. Я и не мыслил…
— Ты, вероятно, нет. А Клив, Дом и Пит — да. Мне только не хватало, чтобы меня жалели. Ты понял? Я не ревнива. Не то что эти кукольные, слабые фифочки с экрана. Жертвой становиться не собираюсь. Долбаная жертва — это ты! И я хочу, чтобы все об этом знали. И второе: я постоянно должна знать, где ты находишься. Никаких оправданий насчет сочинения стихотворений. Я тебе больше не верю.
— Да… то есть нет… Я понимаю…
— И последнее, твое наказание — лекарство.
Джон поежился от леденящего тире между наказанием и лекарством.
— Петра… а нельзя без этого… мне и так было плохо. Миссис Пи на меня разозлилась, Клив совсем ополоумел, а Дороти ударила.
- Ящер страсти из бухты грусти - Кристофер Мур - Современная проза
- Мать твою, мы едем на Ямайку! - Поппи Брайт - Современная проза
- Боже, помоги мне стать сильным - Александр Андрианов - Современная проза