Читать интересную книгу В поисках забвения. Всемирная история наркотиков 1500–2000 - Ричард Дейвенпорт-Хайнс

Английские аптекари заготавливали опийные таблетки, опийное мыло, свинцово-опийные таблетки, опийные пластыри, опийные клизмы, опийные мази и другие препараты, например, опиумный уксус. Не считая патентованных средств, которые отпускались без рецептов в аптеках, опийные препараты можно было купить в бакалейных лавках. Их могли приобрести дети, которых матери посылали за продуктами. Самым известным фасованным средством этого типа был «Порошок Довера» – смесь рвотного корня и толченого опиума. Его давным-давно составил ученик Сиднема, Томас Довер (16600-1742) для лечения подагры. Печальную известность приобрели графства Йоркшир, Кембриджшир и Линкольншир – там беднейшие рабочие широко применяли опиаты. Такую же репутацию имели Манчестер и более мелкие города в графстве Ланкашир, хотя не исключено, что репутация эта явдялась преувеличенной. Особую известность приобрел район Фен, где местные жители выращивали мак. Этот район занимал северную часть Кембриджшира, восточную – Хантингдоншира, западную – Норфолка и южную – Линкольншира. Это была низкая, болотистая, сырая и нездоровая местность. Местные рабочие были подвержены ревматизму, невралгии и разновидности малярии, которую называли «лихорадкой». В Фене был высокий уровень смертности. Здесь веками выращивали опиумный мак для составления знахарских средств.

Сходство этой влажной, нищей земли с другим известным источником опия – индийским штатом Бенгал – отметил лорд Уильям Бентинк, живший и в Бенгале, и в Фене. Жители отдаленных районов по субботам устремлялись города, где торговали опиумом. В кафедральном городе Эли опиума продавали больше, чем любых других лекарств. Население Фена снабжали опиумом сельские бакалейщики, оптовые торговцы, владельцы лавок и бродячие торговцы. Население деревень и небольших городов потребляло меньше наркотика, чем жители отдаленных деревушек и хуторов. Последние часто давали опий домашним животным.

Во время войн количество наркоманов возрастало. Возможно, что наркотическая зависимость формировалась у солдат, раненых во время Наполеоновских войн и получавших опиум для утоления боли. Кроме того, французским военным иногда могли давать наркотик для храбрости. Английский врач в 1843 году со всей определенностью утверждал, что французские хирурги давали изможденным солдатам для восстановления сил опий с кайенским перцем. Если эта практика действительно существовала, то в результате ее уровень наркотической зависимости должен был возрасти. Однако самый исторически значимый рост наркомании во Франции отмечался не у солдат. Увлечением многих парижских писателей и прожигателей жизни стал гашиш.

Для парижской богемы 30-е и 40-е года XIX века были периодом новых веяний. (Книга Мерже «Сцены из жизни богемы» была опубликована в 1851 году). Художники, литераторы и представители светского общества освобождались от оков семьи и обременительной каждодневной рутины ради эгоцентричного существования. Парижане, открывшие для себя в 40-х годах XIX века гашиш, напоминали калифорнийских любителей «травки» 60-х годов ХХ столетия. Им хотелось любви, не ограниченной никакими условностями, и выражения своих детских фантазий. Гюстав Флобер (1821-1880) писал в двадцатипятилетнем возрасте: «Не заставляйте меня что-то делать, и я сделаю все. Поймите меня и не критикуйте». Французские любители гашиша надеялись, что наркотик примирит их с противоречивыми стремлениями. «В детстве мне хотелось стать капелланом, а иногда – актером», – писал Шарль Бодлер (1821-1867). «Даже когда я был маленьким ребенком, в моем сердце боролись два противоречивых чувства: страх существования и восторг от жизни». Эти люди хотели утвердить свою индивидуальность, сделаться героями в индустриальную эпоху. Своим поведением и творчеством они отвергали мораль и ограничения среднего класса Они получали наслаждение, выступая в роли обвиняемых. Они упивались обвинениями в оскорблении общественной нравственности. Дурная слава возвышала их в своих глазах. Как озорные дети, они намеренно создавали необычные ситуации, когда власти могли упрекать их в правонарушениях, а почитатели – возмущенно провозглашать их невиновность. И хотя эти люди нарушали традиции среднего класса, они в то же время не испытывали любви к рабочим. На самом деле их борьба с респектабельностью и общественным порядком являлась доказательством того, что социальная иерархия имеет первостепенное значение. Их бунтарские действия были ничем иным, как картинными жестами буржуазной раздражительности. Когда в швейцарском отеле Шарль Нодье в графе «Цель приезда» написал «Приехал, чтобы свергнуть вашу республику», это было вызвано гневом на то, что он не встретил ничего более деспотического, кроме табличек «По газонам не ходить». Шарль-Огюстен Сен-Бёв (1804-1869) появился на дуэли, сжимая в одной руке пистолет, а в другой – зонтик. Виктор Гюго (1802-1885) после того, как в 1834 году обзавелся любовницей, примирился с женой, купив ей пенсионную страховку.

Французские писатели намеренно превратили свою жизнь в публичный спектакль, чтобы произвести впечатление на поклонников и привести в ярость оппонентов. Флобер в 1846 году признался, что его основной натурой было шутовство. Жуль Вайе (1832-1885) назвал Бодлера отвратительным актером. Но не следует бездумно отрицать ни мотивацию, ни достижения этих молодых, талантливых французов. Они искренне стремились расширить свой эмоциональный опыт и эстетическое восприятие – они приветствовали страдания и отрицали значение житейского покоя. «Нет ничего хуже существования устрицы», – утверждал в 1843 году Мериме. Он писал, что жизненный покой, о котором иногда говорят с восхищением и который подобен забвению от гашиша, – ничто по сравнению «блаженством, граничащем с пыткой». Оноре де Бальзак (1799-1850) похожим образом в 1846 году объяснял, что пробовал гашиш, потому что хотел сам исследовать этот очень необычный феномен. Он скопировал свой подход с фармакологических и физиологических экспериментов сэра Хамфри Дейви (1778-1829) и врача Томаса Беддоуза (17600-1829), которые проводили их на себе.

Представители французской богемы, о которых говорилось выше, по словам Нодье, были «сиротами свободы, лишенными наследства Наполеоном». В период между Революцией 1789 года и битвой при Ватерлоо (1815) погиб почти миллион французов, половина из которых не достигла возраста 28 лет. Выжившие молодые интеллектуалы выступали против грубой жестокости солдат и неистовства революционно настроенной толпы. Они приобрели свою силу воображения после великого мифотворческого периода революции, потому что им требовались свои собственные, личные мифы. Однако реставрация Бурбонов в 20-х годах означала переход к рассудительности и благоразумию. Хотя в 1830 году на волне народной популярности пришли к власти орлеанисты,[12] их реформаторские усилия вскоре угасли, и к 1840 года Франция оказалась во власти буржуазной реакции. Молодая интеллигенция подменила жестокость внешнего мира на приводящий в волнение самоанализ. Она отвергала серые, мрачные факты жизни ради буйных, горячих фантазий. «Мы были не только трубадурами, мятежниками и поклонниками Востока, – писал Флобер о свой юности. – Прежде всего, мы были художниками». Трубадуры-мятежники использовали наркотики как способ ухода от действительности. Как Де Квинси и Нодье в первом десятилетии XIX века, они совершенствовали эстетическое и эмоциональное восприятие даже когда чувствовали свое отчуждение. Когда Эжен Сю (1804-1857) перед началом оперы Россини «Сорока-воровка» дал Бальзаку сигарету (по слухам, с гашишем или опиумом), наблюдения писателя обособились от человеческих чувств. Он слышал музыку как бы сквозь сияющие облака, при этом она была лишена несовершенства, свойственного созданию человека. Оркестр казался ему «громадным, непостижимым механизмом, поскольку все, что я видел, – это грифы контрабасов, мелькание смычков, золотистые изгибы тромбонов, кларнеты, но никаких музыкантов. Лишь пару недвижимых напудренных париков и два раздутых, гримасничающих лица».

Модная увлеченность некоторых влиятельных парижан гашишем возникла вследствие одной тщеславной грубости во времена оккупации Египта Наполеоном в 1798-1801 годах. Хотя французские офицеры запрещали продажу и использование каннабиса, сведения об этом наркотике теперь получали из первых рук. Египетская экспедиция Наполеона породила во Франции множество новых увлечений. Некоторые оказались мимолетными, например, каминные фигурки в виде сфинксов, другие, как гашиш, просуществовали дольше. Известия о свойствах этого вещества распространились из Франции по всей Европе. Дальнейшие завоевания расширили знания французов о гашише. Алжир с давних времен находился под властью Турции. В 1827 году французский консул на аудиенции нагрубил военному правителю Алжира, за что получил удар стеком. Через три года Карл Х, который стремился упрочить свое влияние внутри страны, решил сделать патриотический шаг. В Алжир, чтобы отомстить за поруганную честь Франции, был послан экспедиционный корпус. С прогулочных яхт за морским обстрелом африканского города следили модно одетые зеваки. Турецкий правитель был вскоре изгнан, но и Карл Х в июле 1830 года был смещен с трона. Историк и государственный деятель, Франсуа Пьер Гийом Гизо (1787-1874) сказал одному англичанину: «Вашу империю породила алчность, нашу – тщеславие». Большая часть территории Алжира была впоследствии оккупирована и колонизирована Францией. К 1841 году там поселилось более 37 тысяч французов, в основном бывших солдат. В 1848 году Алжир, включая огромные пустынные районы Сахары, был присоединен к Франции и поделен на три административных департамента. Это колониальное завоевание, как и оккупация Египта, еще ближе познакомило французов с гашишем. Экзотический сборник Виктора Гюго «Восточные мотивы» уже вызвал обеспокоенность иррациональными ощущениями и необычностью описываемых традиций,– которые связывали как с наркотиком, так и с мусульманским миром. Но по мере колонизации Алжира в обществе неумолимо укреплялся гашиш. Теофил Готье (1811-1872) сказал: «Гашиш заменяет нам шампанское. Мы думаем, что завоевали Алжир, но это Алжир завоевал нас».