— Джи-Джи, вот — Бах! От Жозе Жуана!
— Ух ты, да это самый распрекрасный Канун из всех! — сказал Том.
Это была чистая правда.
Ведь еще никогда во время их необычайных путешествий не попадалось им такое множество диковинок, которые можно посмотреть, понюхать, потрогать.
На каждой дороге, у каждой двери, на каждом окошке громоздились кучи сахарных черепов с прекрасными именами.
С каждой улички доносился перестук жуков-могильщиков, гробовщиков — тук-тук-тук, заколачивай, забивай, стучи молотком по крышкам гробов, как по деревянным барабанам, под покровом ночи.
На каждом углу были газетные развалы, и там лежали газеты с портретами Мэра, разрисованного, как скелет, или Президента, в виде скелета, или самой красивой девушки, одетой ксилофоном, а Смерть наигрывала мелодии на ее музыкальных ребрышках.
— Calavera, Calavera, Calavera, — текла с холма песня. — Смотрите, политиканы погребены в последних новостях. И рядом с их именами — «покойтесь в мире». Такова земная слава!
Смотрите-ка — скелетики кувыркаются,Друг дружке на плечи взбираются!Проповедуют с кафедр, дерутся, играют в футбол!Малыши-прыгуны, малыши-бегуны,Крошки-скелетики играют в чехарду, падают на ходу!Где это видано, где это слыхано —Смерть превратили в сущую мелочь, так, в ерунду!
И в песне была правда истинная. И куда бы мальчишки ни бросили взгляд — везде крохотные акробаты, воздушные гимнасты, баскетболисты, священники, жонглеры, эквилибристы, только все они — хоровод скелетиков, рука в руке, косточка в косточке, и все такие маленькие, что можно зажать в кулаке.
А вон там, в окошке, целый микроскопический джаз-банд: скелетик-трубач, и скелетик-ударник, и скелетик, дующий в бас-трубу, не больше столовой ложки, и дирижер — тоже скелетик, в ярком колпачке и с дирижерской палочкой, и микроскопические нотки вылетают из горла крохотных валторн.
Мальчишки в жизни не видели сразу такого множества костей!
— Кости! — смеялись все. — О, чудные косточки!
Песня стала удаляться:
Покрепче в руке темный Праздник держи,Грызи и глотай, не думай о смерти!Выбегай из длинного темного туннеляEl Dia de Muerte.Счастливый, счастливее всех — ты живой, ты жив!Calavera, Calavera…
Траурные, обрамленные черным газеты улетали белыми птицами в похоронной процессии ветра.
Мексиканские мальчишки убежали вверх по склону холма, догонять свою родню.
— Да, чудно, странно, чудно, — шептал себе под нос Том.
— Что? — спросил Ральф, стоявший рядом.
— Да то, что там, у себя в Иллинойсе, мы начисто позабыли, что к чему. Понимаешь, ну… все, кто умерли там, в нашем городе, — про них же позабыли! Все их разлюбили. Все их забросили. Никто не приходит посидеть на могилках, поболтать с ними. Представляешь, как им одиноко? Прямо тоска берет. А вот здесь — ты погляди, а? Горе и счастье, счастье и горе — все вместе. Сплошной фейерверк, игрушечные скелетики здесь, на площади, а там, наверху, на кладбище, у всех мексиканских покойников гости — семья их навещает, полно цветов, свечек, сладостей, все поют… Кажется, что День благодарения, верно? И все садятся обедать вместе, хотя только половина из них может есть, но разве в этом дело, если все вместе? Похоже на спиритический сеанс, когда держишься за руки с друзьями, только некоторых уже нету в живых. Да, Ральф, чудно…
— Да, — сказал Ральф, кивая головой в маске. — Чудно.
— Смотрите, скорее смотрите вон туда! — сказал Джи-Джи.
Мальчишки посмотрели.
На самой верхушке, на горке из белых сахарных черепов, лежал череп с именем ПИФКИН.
Сладкий череп Пифкина, да, но нигде, в кутерьме шутих и ведьминых колес, среди танцующих скелетов и летающих туда-сюда черепов, не было ни пылинки, ни следа, ни звука самого Пифа.
Ребята уже так привыкли к фантастическим выходкам Пифа — ведь он уже и на стенах Нотр- Дама сидел, и в золотом саркофаге ехал, — и сейчас им казалось, что он вот-вот выскочит, как чертик на пружинке, из кучи сахарных черепов, закутанный в белую развевающуюся простыню, и, чтобы напугать их, затянет загробным голосом что-нибудь похоронное.
Нет. Вдруг оказалось, что Пифа нет. Нет его.
И, может, никогда больше не будет.
Мальчишек затрясло. Холодный ветер нагнал туману с озера.
ГЛАВА 19
Вдоль по пустынной ночной улице, выйдя из-за угла, шла женщина. На плече у нее было коромысло с двумя одинаковыми чашами, полными раскаленных углей. Розовые груды жарких углей выпускали рои огненных светляков-искр, ветер подхватывал их и уносил вдаль. Там, где ступала она босой ногой, оставалась дорожка мелких, быстро гаснущих искр. В полном безмолвии — слышался только шорох скользящих шагов — она свернула в переулок и скрылась из виду.
Следом за ней шел мужчина, неся на голове — без усилий — маленький, легкий, почти невесомый гробик.
Это был просто ящичек, сколоченный из белых, некрашеных досок, забитый наглухо. На боках и крышке ящичка были прибиты дешевые розетки из фольги и сделанные из лоскутков шелка и бумаги искусственные цветы.
А в этом ящичке лежал…
Мальчишки провожали глазами похоронную процессию, или, скорее, пару. Да, пару — человек и ящичек, и еще то, что лежало там, внутри.
Человек, сохраняя торжественное спокойствие, держа гробик на голове в равновесии, вошел, не преклоняя головы, в церковь, стоявшую неподалеку.
— Н-н-н-неужели… — заикаясь, пробормотал Том. — Неужели там — Пиф, в этом ящичке?
— А ты как думаешь, сынок? — спросил Смерч.
— Не знаю я! — закричал Том. — Одно знаю — с меня хватит! Ночь слишком долгая. Я столько всего навидался. Да я теперь все знаю, все досконально.
— И мы, — загудели остальные, сбиваясь в кучу, дрожа дрожмя.
— И нам пора домой! Куда девался Пифкин, где он? Живой он или нет? Мы можем его спасти? Куда он пропал? Или мы опоздали? Что нам делать?
— Что делать? — закричали все вместе, и тот же вопрос рвался у них с губ и горел в глазах. Все мальчишки вцепились в Смерча, словно хотели вытянуть из него ответ, вытрясти, дергая его за локти.
— Что нам делать?
— Чтобы спасти Пифкина? Последнее дело осталось. Ну-ка, смотрите вверх, на это дерево!
На дереве висели с дюжину горшков-пиньят: черти, призраки, черепа, ведьмы — болтались, качаясь на ветру.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});