Состроил ей рожицу и получил в ответ фальшивую, слишком сильно натянутую улыбку. Но к зеркалу, всё-таки, подошёл.
– Йоо! – протянул, стоило увидеть себя, с черными полосами вокруг рта. – Это ты сделала или батя твой? Типа, это смешно?
– Это, типа, кто-то ел вчера печеную картошку у костра за обе щеки как поросенок. Так что можешь расслабиться. Никто на тебя красивого не посягнул.
– Капец, – выдохнул я сокрушенно. Вернул зеркало на комод и подошёл к раковине у, которой стояла Гусыня. – Дай умыться.
– Без проблем, – хмыкнула она, и на плечо мне легло полотенце, которым только что терли посуду. – Заодно посуду домоешь. Завтрак на плите, чай – в чайнике. А я пойду курицам кашу намешаю.
– Эй! В смысле, домою?! Я рожу хотел помыть, а не посуду! – выпучил я на нее глаза.
– Всё, Рамилька, – улыбнулась она дразняще и начала отступать к выходу спиной. – Мне некогда. Как закончишь тут – приходи в огород. Работа не ждёт, солнце высоко, ну, и далее по списку…
– Камон! Ты угораешь?
– Нисколько, – ухмылялась она.
– А лифчики ты принципиально не носишь? Или ради меня? – спросил специально, чтобы улыбка, наконец, отвалилась от её лица, да и сам я не пялился на тонкую майку в районе груди.
– А ты без трусов со вчерашнего дня тоже принципиально или исключительно ради меня? – сузились тотчас ее глаза, но гаденькая улыбка никуда не исчезла. – Кстати, о трусах: постирай или сожги их, или что вы там богатенькие с ними делаете. Не очень приятно видеть чьё-то висящее на уровне глаз грязное бельё. И удачи с ложками. Следи за струёй, Рамилька.
Сказав это, Гусыня исчезла в дверном проеме и вовсе вышла из дома. Увидел я её только окне, спускающейся с крыльца уже с ведром в руке.
– Нашли, блин, Золушку! – буркнул себе под нос и стал агрессивно натирать единственную оставшуюся в раковине тарелку. Злобно сопя, поднял взгляд и обнаружил прямо перед собой небольшое квадратно зеркало, а нем я – с сажей на роже и волосами, торчащими во все стороны. Еще это полотенце на плече. – Тьфу, блин!
Глава 13. Августина
– Ну, и как успехи? – подперла плечом стену сарая и, не сдерживая издевательской усмешки, всмотрелась в намыленное лицо Рамиля.
Парень являл собой клубок оголенных нервов в пене.
– Знал бы, что эту твою картошку хрен отмоешь, то, вообще бы, даже касаться ее не стал, – ворчал он не хуже любого среднестатистического деда.
– Странно, что ты дожил до стольких лет… сколько тебе, кстати?
– Двадцать два, – буркнул он и уронил лицо в ладони, наполненные водой из уличного умывальника.
– Дожил до двадцати двух лет и ни разу не вляпался в сажу? А как же камин, или что там есть в домах с роскошью и золотыми унитазами?
– У тебя очень стереотипное и деревенское представление о жизни обеспеченных людей, – посмотрел он сурово и стянул с моего плеча махровое полотенце, которое я приготовила специально для него.
– Так развей мои стереотипы. Что там с камином?
– Он электрический.
– То есть, фальшивка для вас – норма? – фыркнула я и пошла по двору. – Кстати, трусишки свои на прищепки посади. Сдует. Перестирывать придётся.
Едва сдержала улыбку, вспомнив, с каким брезгливым лицом он стирал свои же собственные брендовые трусы. Будто перед этим хорошенько в них навалил.
– Блин! – рыкнул Рамиль. Торопливо обтер лицо и накинул полотенце на шею. По обнаженной груди и торсу, всё равно, стекала вода. Полотенцем он, похоже, тоже владеет не в совершенстве.
Двумя цветными прищепками подцепил к веревке свои «кляйны».
Стереотипы, покиньте меня. Совершите невозможное.
– Кстати, ты говорила о гостях. Где они?
– Тебе-то что? Ни к тебе же пришли.
– Просто спросил, – надул парень губки и стал нервно обтирать ключицы и грудь полотенцем.
Отвела взгляд, чтобы не пялиться. При всей моей непереносимости этого парня, торс у него выглядел весьма маняще.
– Вот они. Возвращаются, – кивнула я головой на папу и его друга, которые что-то бурно обсуждали, открывая калитку.
– Здоров, Гу́ся! – окликнул меня сосед.
– Здравствуйте, Петрович, – улыбнулась я ему.
Рамиль же потерял все краски с лица.
Кажется, отчество «Петрович» после недавних событий стало для него самым страшным словом на свете и сформировало условный рефлекс – бегство. Даже ноги чуть согнул, будто на низком старте.
– О! А это что за бздюк курчавый? – спросил Петрович, подойдя ближе. – Твой, Гу́ська? – ехидно ухмыльнулся и протянул руку Рамилю, который забыл, как моргать, глядя на нашего соседа максимально широко открытыми глазами.
– Боже упаси, – закатила я глаза. – Овсянку будете?
– Кто ж овсянкой-то закусывает? Ты чего? – привычно пошутил Петрович.
Как он сам говорит, для него, что не может быть закуской – не считается едой.
– Ну, как хотите, – дернула я плечами. – Приходите часа через два. Будет борщ, полностью из овощей нынешнего урожая.
– Что, у вас капуста уже пошла? – округлились глаза соседа.
– Да, сегодня первый кочан срезала.
– Ну, даёте! А у меня с моей бабкой только-только листья закручиваться начали…
– Ты долго там трепаться будешь? – папин голос пронесся по двору и заставил Петровича резко обернуться.
– А ты чё не сказал-то, что у твоей Гу́ськи жених появился? А я как дурак с утра бороду причесал, одеколоном полил…
– Я сейчас тебя за эту бороду возьму и в колодце утоплю, – вещал папа из раскрытого настежь гаража. – А потом скажу твоей бабке, за что я тебя так, и она тебя ещё раз утопит.
– Вот и дружи с твоим батей, – подмигнул мне Петрович. – Ни солидарности мужской, ни титьки женские помять…
– Фу! – скуксилась я.
– Петрович, етить твою мать! – выскочил папа из гаража с какой-то железякой в руках. – Мы твою машину ремонтировать будем, или я тебя через забор сейчас перекину?
– Сам дочку красивую родил, а теперь недоволен, что рядом с ней обо всем забываешь, –