Читать интересную книгу Нержавеющий клинок - Фока Бурлачук

…Известие о гибели мужа пришло в начале сорок второго, когда Васильку пошел второй годик. Оставшись вдовой в двадцать два года, Вера Николаевна больше не выходила замуж. В трудные послевоенные годы училась, растила сына и не заметила, как пролетело время. Только морщины под глазами напоминали о прожитом. Ей не раз предлагали руку и сердце. Вначале как-то не решалась: казалось, что, выйдя замуж, она изменит покойному Ване, которого не переставала любить. А позже, когда рану затянуло временем, уже стеснялась повзрослевшего сына. Неистраченную любовь делила между сыном и работой. Ей многие завидовали: в тридцать шесть лет стала доктором медицинских наук. А она глядела на взрослого сына и горько плакала: он ведь совсем не знает отца. Когда сын рос, рассказывала ему об отце, воспитывала любовь к его памяти. И это не прошло бесследно: сын пошел по стопам отца, стал офицером, танкистом.

Задумавшись, Вера Николаевна и не заметила, как вернулся Каупт.

— Фрау Вера мечтайт? — потирая озябшие руки, спросил Каупт.

Вера Николаевна молча протянула Курту фотографию сына.

— Мой сын.

— О, официр! — удивился Курт и с грустью добавил: — Только не надо война. Я быль война. — При этом Курт многозначительно постучал по правой ноге.

Вера Николаевна не знала о причине хромоты Курта, он никогда не говорил ей о том, что был на войне, хотя встречались не раз.

— Когда же вы успели воевать — вы совсем молодой? — удивленно спросила гостья.

И тогда, опустившись в кресло, Курт поведал:

— …На участке фронта стояло затишье. Наши позиции от позиций русских отделяла небольшая речушка, подступы к которой контролировались русскими. Их берег был выше. Пробраться к источнику воды было очень трудно: русский снайпер, укрывшись неведомо где, стрелял без промаха. Иногда ночью удавалось набрать немного воды, но последних двое суток и ночью нельзя было подойти к воде: местность беспрерывно освещалась ракетами, спускаемыми на парашютах. Надо было обнаружить и уничтожить снайпера. Лучшие стрелки батальона выслеживали его, но напрасно. Потом пошли на хитрость: сделали чучело, которое и на близком расстоянии нельзя было отличить от солдата, повесили на него фляги и потянули через опасную зону, которую прозвали зоной смерти. Результата никакого: снайпер молчал, он не клюнул на приманку. В нашем батальоне служил мальчишка, — как это по-вашему?

— Сын полка, — подсказала Вера Николаевна.

— Да, да, сын полка… Вот тогда юный солдат и вызвался испытать счастье: вьюном пополз к реке и вскоре возвратился с полными флягами. Это повторялось несколько раз. Солдаты считали мальчика завороженным от русских пуль. Но однажды, туманным утром, мальчик, обвешанный пустыми флягами, пополз по обычному маршруту и… остался на полосе смерти: снайперская пуля пробила ему правую ногу. Рана оказалась не страшной, но все же юного вояку эвакуировали в лазарет. Через несколько дней уже в лазарете мальчик-солдат узнал, что советские войска предприняли большое наступление и от батальона ничего не осталось…

Каупт замолчал. Он медленно поднялся, подошел к столу, на котором стоял графин с водой, налил стакан и с жадностью выпил, потом вернулся на прежнее место, тихо сказал:

— Вы, конечно, догадались, кто был тот юный солдат? Да, ваш слуга. Я чудом уцелел. Наверно, потому, что был большой туман и снайпер плохо меня видел. Надо благодарить туман…

Когда Курт рассказывал, Вера Николаевна заметно волновалась. Она часто доставала из сумочки платок и вытирала увлажненное лицо.

— Вот так воевал ваш коллега, фрау Вера, — закончил Курт и вышел покурить.

Оставшись одна, Вера Николаевна, запрокинула голову на спинку кресла, вспомнила подробности того дня. Она хорошо помнила то туманное утро пятого апреля сорок пятого года. Ее вызвал комбат. В пилотке, в солдатской гимнастерке и брюках, плотно обтягивавших ее стройные ноги, она держала в руках каску и винтовку с оптическим прицелом. Зашла в землянку, представилась, комбат Егоров наспех допивал круто заваренный чай.

— А, явилась, голубоглазая, — весело сказал капитан и поставил на земляной пол алюминиевую кружку с недопитым чаем. — Говорят, что перед нашей позицией шастает какой-то связной фольксштурмовец, а ты вроде его не замечаешь… — Комбат вопросительно посмотрел Вере в лицо, а потом поднял глаза к маленькому окошку, что голубело под самым потолком, продолжил: — Скажи правду, Вера, ты жалеешь того немчика? Материнское чувство, так сказать?..

Капитан угадал, но Вере было трудно признаться в этом.

— Зачем вы так, товарищ капитан? Он ведь ползает, словно уж, попробуй…

— Убрать его надо, Вера, хоть мал, но он наш враг, воюет против нас, обеспечивает водой батальон.

Капитан нагнулся, достал с пола кружку, сделав пару глотков, поставил ее на прежнее место, потом вынул пачку сигарет, протянул Вере:

— Угощайся.

— Я некурящая.

— Жаль. Твои подруги дымят.

— Каждый по-своему с ума сходит, а я считаю, что это дело не женское.

— И молодец, раз так мыслишь. У меня все, Вера, можешь идти. Успеха тебе.

От комбата Вера направилась к своему окопу. Сначала шла пригнувшись через мелкий кустарник, потом по сырой траншее, а последние несколько метров ползла по-пластунски. Теплый, чуть душноватый запах травы и грибов щекотал ноздри. Где-то рядом изредка шлепались мины. А из головы не выходили слова комбата: «А может, жалеешь немчика?» Да, она жалела его, маленького, худенького, бледнощекого, с испуганными глазами. Каждый раз, когда видела его в оптический прицел, рука вяло опускалась. Что-то материнское, жалеющее теплило ее сердце. А полз он медленно и так неумело…

В окопе Вера аккуратно протерла фланелькой оптический прицел, припала к нему глазом.

Над речкой клубился туман. «Обожду немного», — решила Вера и на ощупь пересчитала зарубки на прикладе. Она всегда так делала, чтобы успокоиться. Зарубок было пятьдесят две, — число убитых ею фашистов, но сейчас почему-то она насчитала пятьдесят три. Подумала: может, кто-либо из товарищей нарочно сделал лишнюю зарубку; пересчитала вновь — ровно 52 — и успокоилась.

Несколько минут спустя она снова глядела в прицел. «А вот и пятьдесят третья», — мелькнуло в голове, когда она увидела шевелящуюся в тумане знакомую фигуру фольксштурмовца. Он возвращался от реки, обвешанный флягами.

Ах, ты, негодник, и принес же тебя черт на мою голову. Лучше бы ты заболел, тогда бы выжил, но, видать, не судьба. Что же мне делать с тобой? И ползешь, поди, не по своей воле… А может, и не такое ты глупое дитя, а злонамеренный фашистенок, который завтра срежет фаустпатроном наш танк?..

Прицелилась. Мушка привычно застыла на голове, но в последнюю секунду Вера не выдержала, перевела прицел с головы на ноги ползущего и нажала спусковой крючок. Это был самый мучительный выстрел. Она долго лежала лицом вниз, в траву, ощущая тяжелые толчки сердца. Не выстрелить она все-таки не могла, перед ней был враг… Успокоившись, Вера, вместо зарубки, сделала на прикладе винтовки небольшое углубление, напоминающее большую точку…

Каупт возвратился в сопровождении молодой девушки в белом халате, отдал ей какие-то бумаги и попросил куда-то отнести, а сам подошел к Вере Николаевне: хотел, видимо, продолжить разговор о войне, но Вера Николаевна упредила его, спросила:

— Вы случайно не помните, какого числа были ранены?

— Такое не забывается, коллега. Это было пятого апреля, — сказал Каупт и на минуту замолчал, а потом, улыбаясь, добавил: — Ежегодно в этот день я благодарю всевышнего за туман, который послал он тогда на землю…

Сердце Веры Николаевны учащенно забилось. Теперь не осталось ни тени сомнения в том, что ползавший с флягами фольксштурмовец и доктор Каупт — одно и то же лицо. Собравшись с духом, она сказала:

— Вы заблуждаетесь, коллега. Не туман мне тогда помешал, помешало сердце убить ребенка…

Курт вздрогнул. Серые, расширенные от удивления глаза впились в собеседницу:

— Вы, вы… фрау Вера, были снайпером? Непостижимо! Непостижимо! — несколько раз повторил он, охватив голову руками.

На следующий день Каупт пришел на работу радостный и возбужденный. Поздоровавшись с сотрудниками, заскочил в кабинет, где работала Вера Николаевна, и без всякого вступления собщил:

— Я гроссфатер! Можешь меня поздравляйт, я дед. У дочки рождение сын!

— Позравляю, желаю еще не меньше двоих, — сказала Вера Николаевна, пожимая Курту руку.

— Фрау Вера, вчера мы всей семьей решили дать внуку русское имя. После того, что вы мне рассказали, уже никто не сомневался, что надо дать именно русское имя. Пожалуйста, фрау Вера, какое самый красивый имя?

Вера Николаевна на минуту задумалась, а потом сказала:

— Самое красивое имя Иван…