– Значит, ты – торговец? – спросил он несколько хрипловатым, но отнюдь не выдающим старческую слабость голосом.
Гарик старательно переводил, а Хлаканьяна, обратив морщинистое лицо в сторону Шахова, искоса поглядывал и на переводчика.
Андрей решил, что немного правды его рассказу не повредит, и поведал советнику несколько подробностей своей настоящей биографии:
– Нет, я был начальником охраны главного торговца и всего каравана.
– И сколько же воинов было под твоим началом? – Старик прищурил и без того едва заметные в складках морщин глаза.
– Три десятка.
На самом деле, будучи начальником службы безопасности фирмы, Шахов руководил более чем сотней сотрудников, но решил не пугать дедушку масштабами.
– А приходилось ли тебе участвовать в настоящих схватках?
– Приходилось.
– А врагов убивать случалось?
– Случалось, – ответил Андрей, и это опять же было правдой.
– Но по земле кумало не проходил караван, о котором ты рассказываешь, – вдруг заявил хитрый старик.
– Конечно, не проходил, – согласился Шахов, безмятежно улыбаясь и одновременно соображая, куда бы передвинуть маршрут своего гипотетического путешествия – на восток, к побережью, или на запад, где, кажется, должна начинаться пустыня[46].
Пожалуй, про пустыню можно придумать более душещипательную историю. Он погасил улыбку и продолжил уже другим тоном, сдержанно-скорбным, чуточку киношным, но для местной неискушенной публики, как он надеялся, вполне убедительным:
– Я оставил караван за много дней пути отсюда на восход солнца. Мы слишком понадеялись на проводника, а он, то ли по злому умыслу, то ли по глупости, завел нас в безводную пустыню. Вскоре многие из нас начали мучиться от жажды. Я пытался исправить свою ошибку, посылал разведчиков на поиски воды во все стороны, но не один из них не вернулся. В конце концов пришлось отправиться самому. Воду я нашел, но к тому времени в караване не осталось ни одного живого человека, кроме меня и вот этого юноши.
Хлаканьяна уставился на Гарика так, словно только сейчас заметил.
– Не похоже, что он с тобой из одного племени, – не без ехидства заключил старик. – Он что, тоже из проводников?
Проще было бы воспользоваться этой подсказкой, но Андрей побоялся подставить Гарика. Тот ведь не намного лучше его самого знаком с местными условиями. Нет уж, если не уверен в собственном вранье, лучше говори правду.
– Нет, он пришел вместе со мной из моей страны, но отец его родился где-то в здешних краях. И парнишка сам увязался с нами, чтобы увидеть землю предков.
– Ах, вот откуда он знает язык кумало! – Кажется, старик в первый раз с начала разговора остался доволен ответом. – А тот странный человек, который так неожиданно появился во дворе и так же быстро исчез, он тоже с вами пришел?
Шахов на мгновение замялся. Был соблазн свалить чудачества Мзингвы на повреждение рассудка, вызванное обезвоживанием. Но кто знает, не считается ли здесь, что и с ума люди сходят под действием колдовства? При всей надоедливости шофера, любоваться, как ему в зад забивают колышки, у Андрея не было ни малейшего желания. Жалко парня, глупый он, но добрый. Пусть живет. Вот только как его отмазать?
– Мзингва – большой мастер рассказывать сказочные истории, – Шахов импровизировал на ходу. – К тому же немного знает наш язык. Мы наняли его, когда гостили в племени мудило, чтобы он развлекал нас в пути. С тех прошло два месяца, плату за свои услуги Мзингва уже получил. Почтенный Хлаканьяна, вероятно, заметил его необычную одежду?
Советник в знак согласия молча наклонил лысую голову, и ободренный таким успехом Андрей продолжил свой вдохновенный бред:
– Еще до того, как попали в пустыню, мы отпустили его домой. И вот несколько дней назад снова встретились. Теперь сказочник повсюду ходит за нами. Не сердись на него, пожалуйста. У парня своеобразное чувство юмора. Даже я, хоть и давно его знаю, не всегда могу определить, когда он шутит, а когда говорит серьезно.
Неизвестно, что из сказанного сумел перевести Гарик и что понял с его слов советник вождя, но Мзингва его, похоже, интересовать перестал. Да и Андрей тоже, как ни странно. Хлаканьяна задал еще несколько малозначащих вопросов, потом важно надул щеки и вынес вердикт:
– Что ж, я расскажу вождю, что на его земле гостит бывалый воин, не боящийся к тому же признавать собственные ошибки. Возможно, Сикулуми понадобятся твоя сила, опыт и мужество. Очень скоро понадобятся.
Насколько Шахов понимал в деловых переговорах, это звучало как предложение о сотрудничестве. И категорический отказ от него стал бы большой ошибкой. Как и безоговорочное согласие.
– Вероятно, мне стоит поближе познакомиться с воинским искусством кумало, – уклончиво сказал он. – И тогда станет ясно, смогу ли я быть полезен вождю.
Во взгляде Хлаканьяны мелькнуло даже нечто похожее на уважение.
– Хорошо, и эти твои слова станут известны Сикулуми, – кивнул он. – А теперь я хотел бы поговорить с твоим молодым другом.
Спорить Андрей не стал, все равно от его согласия или несогласия ничего не изменится. Гарик ведь не дурак, слышал, как он разговаривает с советником, и должен сделать выводы. Авось не сболтнет ничего такого, что совсем невозможно будет как-нибудь замять и исправить. И раз уж других неотложных дел у него не осталось, то почему бы не попробовать местного пива?
Он поднял глиняную чашку, слегка напоминающую среднеазиатскую пиалу, заглянул внутрь, скептически сморщил нос при виде мутной, бурой жидкости, не вполне отвечающей его представлениям о том, как должен выглядеть этот напиток, потом шумно выдохнул и сделал осторожный крохотный глоток.
Ёкарный бабай, гадость какая! Как они это пьют? И как Андрей будет это пить? А ведь придется. Особенно если его примут на воинскую службу. С братьями по оружию следует поддерживать дружеские отношения. Но, черт возьми, не такой же ценой?!
Пробиравшемуся к выходу, из последних сил сдерживавшему рвотные позывы Шахову вдруг как-то пронзительно остро захотелось вернуться в свой мир. Но это потом, сначала нужно освободить организм от той отравы, которую он по неосторожности выпил. До внутреннего двора бежать ближе, чем до ворот. Но Андрей успел заметить, что к своей деревенской площади кумало относятся с большим почтением. Не хотелось бы ненароком нанести им кровную обиду, проблевавшись в священном месте. Правда, там же, в особом загоне, ночует и скот кумало. И вытворяет все, что ему, скоту, свойственно делать. Но одно дело – глупые коровы, и совсем другое – человек. Может статься, что Юпитеру не всегда прощается то, что позволено быку.