Илюха опять замолчал.
— Так ты батя под вышкой ходил, — прервал затянувшуюся паузу Фадей.
Старый, седой монах на миг задумался и невпопад ответил:
— С тех пор и молюсь за этих девочек…
Он приоткрыл заслонку печи и заглянул внутрь. Жар осветил его морщинистое лицо и полные безысходной боли глаза.
* * *
Из молельни неспешно выходили женщины, их одинаковые чёрные платки были надвинуты по самые брови, длинные юбки из грубого материала доставали почти до земли, они между собой тихо переговаривались.
— Здравствуйте молодые люди!
— Здрасте… — одновременно ответили Саша и Оля.
Только тут Саша узнал в женщине Катерину Андреевну, жену старейшины.
— Ой, извините, не узнал вас сразу…
— Чего же извиняться, хорошая примета, счастливой буду, — она улыбнулась.
— Я вот Олю привёл, как обещал…
Женщина оглядела Ольгу с ног до головы и как старую знакомую, взяла её под руку.
— Добро пожаловать! Ты Александр к нам ступай, там Роман Григорьевич дома, а мы к сестре моей зайдём…
— А может и я с вами?
Саша всё ещё держал за Ольгу за руку.
— Не надо тебе с нами, мы только одежду кое-какую подберём и вернёмся, у Марии дочка как раз твоя Ольга. И скажи Роману Григорьевичу, чтобы баню топил, мы скоро будем…
Они так под руку и пошли. Сделав несколько шагов Катерина Андреевна остановилась, посмотрела в небо, повернулась и добавила:
— До грозы обернёмся…
Саша смотрел им в след пока пока они не свернули за угол.
Романа Григорьевича Саша застал в конюшне, он отчитывал свою любимую кобылу Ласточку.
— Ну совести у тебя нет ей-Богу, это же почти новые подковы, к тому же две сразу умудрилась потерять… — сетовал он глядя в большие, влажные глаза животного. Ласточка в ответ рассеянно фыркала и виновато кивала головой. Увидев гостя хозяин смутился.
— Она всё понимает, как человек… Да где там, не всяк человек понимает, как она, — он погладил лошадь по лохматой гриве, — а ты что один Саша?
— Мы Катерину Андреевну по дороге встретили, она Ольгу к своей сестре повела…
— Ой, тогда это на долго, — недовольно проворчал он, — пойдём в дом что ли… Я правда без Катерины хозяйничать не люблю, но мож найду чего съестного…
— Нет спасибо Роман Григорьевич, мы с охотниками обедали, мне бы водички попить…
Они сидели за тем же столом, напротив друг друга и пили берёзовый сок из больших глиняных чашек. Теперь Саша рассмотрел в простенке между окнами полку, уставленную толстыми книгами в потёртых кожаных переплётах и несколько пожелтевших фотографий в рамках.
— Я думаю вам здесь нельзя на долго задерживаться, — старовер поставил локти на стол и подпёр пальцами подбородок, — весной, когда теплеет, сюда захаживают особисты-пропагандисты, газеты мирские приносят, песни играют, агитируют… Домой порожние не едут — везут травы целебные, мёд, варенье, сок вот берёзовый. А потом наши дети бегут в город жить, там шабаш сплошной — кино, бесовские танцы… Они и пропадают там, как пузырьки на воде…
Роман Григорьевич неожиданно замолчал, было видно что его мысли видают далеко от родной деревни.
— К чему это я, — он неожиданно очнулся от тревожных мыслей, — а к тому, что нельзя вам у нас надолго оставаться, я думаю месяц, полтора самое большее…
Будто подтверждая его слова, с неба раздался гулкий взрыв грома. Хозяин перекрестился и подошёл к окну.
— Где же их носит-то, вымокнут ведь…
В этот миг дверь со скрипом отворилась и на пороге возникли Оля и Катерина Андреевна, держащая в руке узкую корзину.
— Ну и слава Богу матушка, что до ливня обернулись…
А что же ты Роман Григорьевич, — хозяйка пропустила вперёд Ольгу, затем вошла сама и поставила корзину на скамью, — гостя без скатерти встречаешь, да к тому же пустой водой потчуешь? И баня не топиться… — последние слова утонули в барабанной дроби проливного дождя.
* * *
— Так что, мяса и вправду нет? — Фадей возмущённо смотрел по сторонам.
— Нету, — отрезал Савелий, вытерев тыльной стороной ладони губы, — не едят здесь мяса.
Разморённые после бани мужчины сидел за длинным, покрытым вышитой скатертью столом и ели грибной суп. В центре, лежала разрезанная на крупные части буханка хлеба, рядом стояла дымящаяся кастрюля из которой выступала ручка черпака. Валера доедал уже вторую тарелку.
— Хороша баланда однако, — оставшиеся кусочки грибов он аккуратно собрал хлебом и с удовольствием съел, — давно такого супчика не кушал, — пробурчал он с набитым ртом.
— Да ты никогда такого супчика кушал, — усмехнувшись поправил его Фадей.
— И то правда…
— А курить здесь хоть можно? — Фадей отодвинул от себя пустую тарелку.
— Вон на улице кури, — Савелий вытер деревянную ложку об край скатерти и сунул её в карман, — а ещё лучше за воротами, там кстати мяса полно бегает…
Фадей рывком встал из-за стола и не говоря ни слова вышел. За ним поднялся Валера.
— Спасибо вам добрые люди за обед… — Валера бережно смёл со скатерти в ладонь крошки хлеба и отправил их в рот, — и за баню спасибо, однако…
— Будь здоров путник, — ответил за всех брат Пётр и добавил, когда за Чингисханом закрылась дверь, — вежливый человек, хоть и татарин… А наш-то, тьфу…
Пока Фадей курил у ворот, Валера с любопытством ходил по территории монастыря, заглядывал в теплицы, даже поднялся на колокольню, где завернувшись в тулуп, сидя на табурете и облокотившись на бревенчатую стену дремал бородатый монах. С высоты он увидел, как к Фадею подошёл Савелий и по-хозяйки стал осматривать округу, время от времени поглядывая в низкое, плотно покрытое серыми облаками небо.
— Нам бы кумовской прикид на цивильный сменить, как думаешь, бродяга? — Фадей щелчком, далеко зашвырнул окурок.
— Называй меня брат Савелий, — не поворачивая к нему лица сказал монах и не меняя тона добавил, — я после Седмицы собираюсь в посёлок, там два магазина есть и рынок…
— Я с тобой пойду! — оживился Фадей.
— Здесь лагеря кругом, любой новый человек на виду, да и менты цепкие, как псы легавые. Будет лучше, если вы все меня здесь дождётесь.
— Хм… Тогда хоть водки купи. И курева…
— В посёлке все знают, что монахи не пьют и не курят… Если хочешь можно у староверов махрой разжиться.
— У меня твоя махорка уже из ноздрей прёт…
— Тогда как хочешь…
Неожиданно, небо расколола пополам яркая молния, вслед за ней прогремел раскатистый гром и с неба упало несколько тяжёлых капель.