не поднимая головы. Иван без запинки ответил:
— Семьдесят тыщ пудов с гаком.
— Ты мне без гака.
— Семьдесят три тыщи с четвертые, Петр Селиваныч.
— Вот так. Закуплено было по цене пятнадцать копеек за пуд в позапрошлом годе… Сколько, говорю, закуплено?
— Сорок семь тыщ пудов.
— Так. Хорошо. Вот эти пуды… то есть сорок семь тыщ и надобно продать весной. Мужикам чистореченским по пятьдесят копеек. А кончится ледоход, сплавимся, даст бог, в Томск да Сургут, там цена краше… Остальное придержим до осени. Поглядим.
— Петр Селиваныч, а чего ж на месте-то вполовину дешевле? Может, копеек по семьдесят…
— Сказано: пятьдесят! — одернул Петр Селиваныч. — Своего мужика не будем притеснять… Он тут завсегда рядом, под рукой, не деньгами отдаст, дак отработает… На одном тебе-то далеко не уедешь, — усмехнулся. — Где сядешь, там и слезешь. Или не так?
Иван Агапыч спорить не посмел.
Вскоре Кузьма пригнал подводу, приехал вместе с двумя сыновьями, и Петр Селиваныч велел:
— Ступай, Иван, отпускай. Теперь потянутся один за другим. Потя-янутся. Так-то вот!
Масленые дни кончились. Наступали долгие недели великого поста.
11
Первое письмо Ядринцева Щукину
С.-Петербург, 6 сентября 1860 г.
Добрейший Николай Семенович!
Извините меня, я немного замедлил написать Вам. По приезде в Петербург я по Вашему совету сейчас же начал заботиться о квартире и потому только теперь уладился. Во время путешествия от Томска до Перми особенно ничего не было. Из Перми мы поехали на пароходе до Твери. Здесь разные знакомства, толки, все это развлекало. Между тем за две станции до Углича произошло со мной маленькое столкновение, которое для Вас будет, я думаю, интересно. Утром я сидел в каюте 2-го класса и читал «Современник», взятый у одного пассажира. Вдруг входит в каюту мужик в белой рубашке, отороченной кумачом, и в длинном кафтане. На вид ему было лет 40. Мирно усевшись в угол, он начал наблюдать. Я продолжал читать. Наконец он подошел ко мне и попросил что-нибудь почитать. У меня была с собой книга «Обломов», которую я купил в Тюмени, я дал ее ему. Он уселся, прочитал с полстраницы и потом снова подошел ко мне: «Батюшка, за то, что вы дали мне книгу, нельзя ли вам будет позавтракать со мною…» Я поблагодарил и начал отказываться. Он убедительно просил, и я согласился.
Тут он узнал, что я еду в университет из Сибири. Спрашивал, не знаю ли я Бакунина. Я ответил, что слыхал, но что с ним не знаком. Он говорит, что он псковский крестьянин, ездил в Англию учиться, как выделывается лен, был в Германии в каком-то замке, где содержался Бакунин, и что он сам хочет съездить в Сибирь поговорить с таким ученым человеком. Сказывал, что всякий день обедал у Герцена, ругал наше правительство.
В Угличе он сошел с парохода, где его встретили два чиновника, и он с ними скрылся…
По отъезде узнал, что это князь Гагарин, шпион тайной полиции.
14 августа, приехавши в Петербург, я отыскал Модестова и Потанина. С Модестовым я очень сошелся, он меня частию посвятил в тайны политической экономии. Я у него долго просиживал по вечерам… Потанин тоже хорошо меня принял, и мы сошлись как сибиряки, стремящиеся к одной цели. Он хочет собрать кружок сибиряков. Только жалеет, что нет Николая Семеновича.
На гуляниях я ни на каких не был. Купил книг, набрал у Потанина о Сибири статеек, записался в летучую библиотеку Сенковского, читаю «Современника», где статьи Чернышевского превосходны. И пишу статью о состоянии образованности в нашем купечестве, которую надеюсь поместить в «Экономическом указателе». Публичная библиотека закрыта по случаю перестроек. В университете тоже перестраиваются, и лекции, я думаю, начнутся в половине сентября… Ходит письмо Герцена на нынешний год государю, но я не читал. Еще стихи на открытие памятника Николаю, которые я читал у Потанина. Ожидают с нетерпением сентября, разрешения крестьянского вопроса… Мы с Потаниным, как встретимся, то постоянно строй воздушные замки о Сибири. Я уже предложил снять в Томске типографию и издавать сибирский журнал. И надеюсь это осуществить, потому что имею средства. Вас буду просить редактором, а Потанин хочет быть самым деятельным сотрудником. Заведу вроде cafe restorant с читальными залами… Много гнездится мыслей на устройство нашего отечества, нашей Сибири.
Прощайте. Мой адрес: 9-я линия на Васильевском Острове, в доме Тимофеевой.
Н. Ядринцев
P. S. Наумову кланяйтесь, мы с Потаниным его ждем с нетерпением.
Часть вторая
И делал я благое дело
Среди царюющего зла…
Н. Добролюбов
1
Звонкая, сухая осень стояла в Петербурге. Редкостное солнце. Теплынь. Величаво-спокойное течение Невы. По набережной, на мостовых и бульварах, в Летнем саду багряной медью, будто отчеканенные на Монетном дворе, горели опавшие листья…
И в Гатчине — теплынь, благодать. Царь любит гатчинскую свою мызу в эту пору, нравятся ему уединенные уголки здешних парков, красота и умиротворенность которых действует на состояние души лучше всяких лекарств… Но сегодня государь не в духе. Прибывший с докладом министр юстиции и председатель редакционной комиссии по крестьянскому вопросу граф Панин огорчил: работа над проектом затягивалась. Хотя и уверял, что дело лишь за соображениями хозяйственного и юридического отделений комиссии, что через неделю-другую расчеты и обоснования этих отделений будут письменно изложены, комиссия внесет необходимые поправки — и проект можно считать готовым. Царь сердито морщился.
— Можно считать или на самом деле будет готов? — едко спрашивал. Панин терялся, начинал повторять уже сказанное.
— Нерасторопность комиссии, граф, мне непонятна, — выговаривал царь. — Промедлять в столь ответственный для государства момент — это все равно, что рубить сук, на котором сидишь… Позволительно ли такое?
— Ваше величество, комиссия делает все возможное…
— А результаты, каковы результаты? Нынешнее положение помещичьих крестьян не может не беспокоить нас, Виктор Никитич… Серьезное положение. Или вы не знаете, что происходит в Казани, Твери да и у нас с вами под боком?..
— Знаю, ваше величество.
— Так почему же медлим? Чего ждем? — Царь твердо ступает по траве, загребая носами сапог опавшие листья, и высокий, сутуловатый Панин едва поспевает за ним. — Чего ждем? — повторяет царь, оборачиваясь и через плечо глядя на министра. Панин молчит. Холодная вежливость царя настораживает старого, искушенного политикана. Панин знает: Александр Второй недолюбливает его, во всяком случае, не жалует особым расположением, в отличие от покойного своего отца Николая Павловича,