с ней и детьми психолог, бессмысленно, но я все-таки спрашиваю.
«Психолог приходил ко мне в СИЗО, — отвечает она. — Сказал, что у меня “душевное истощение” и мне “нужно больше позитива”. А здесь откуда психолог, вы что? И с детьми нет, конечно, некому тут разговаривать. И помощи просить не у кого».
Лариса говорит, что в Сретенске она получает поддержку от незнакомых людей. «Соседи подходят на детской площадке, выражают сочувствие. Утешают: “Все будет хорошо”. Кто-то приносит детям одежду. Тот позитив, который мне советовал психолог, я получаю от этих людей».
Сретенск не лучшее место для того, чтобы начать новую жизнь, считает тетя Валя, которая, как и прежде, иногда помогает Ларисе.
«Коммерсант на коммерсанте, — говорит тетя Валя про рабочие места в Сретенске. — Куда она тут работать пойдет? Сейчас все живут для себя. Все! Вот сейчас у нас связи нет, ничего нет. Люди даже позвонить по мобильному не могут. “Скорая” у нас одна, ее можно вызвать и ждать три часа. У нас и врачей-то нету. Все глухо. Вы проедьте по городу. Все развалено. Все закрылось, ни пищекомбината, ни рыбзавода, ни фабрики — ничего.
А еще здесь же все пьют! Как люди пьют, ой!»
НЕ БЫЛО ВЫХОДА
На следующий день мы снова встречаемся с Ларисой. Она выглядит расстроенной. Говорит, когда остается одна, все время гоняет мысли об убийстве мужа. Теребит сигарету, плачет. «У нас ведь было и хорошее, — вспоминает она жизнь с мужем. — Я его любила. Помню, как Димка качели, песочницу детям сделал своими руками... Сколько раз я его просила: “Дима, не пей, Дима, не бей меня, пожалуйста!” Вот сейчас, если бы он был живой, сели бы вместе, пообедали. У меня такое ощущение, будто он на работе, не осознаю, что его нет».
— Лариса, ваш муж регулярно вас избивал, ваши дети были в опасности. Вы считаете себя виноватой?
— Конечно, лучше, чтобы он был живой. Такой грех на мне. Но, если бы я его не убила, он поубивал бы меня и детей. У меня не было выхода. Была бы я на протезах, убежала бы. А так. Не было, не было выхода.
Покурив в окно, Лариса вспоминает, как ее не пустили на похороны Дмитрия. «Я просила подвезти меня к дому, откуда будет вынос, чтобы я хотя бы из машины посмотреть на него могла, проститься. Следователь сказал: “Ты же уже простилась с ним, ты его убила, все”. А я хотела у него прощения попросить. Когда я протезами ногу смозолила, ходить не могла, он меня на мотоцикле в Читу возил к хирургу. Я потом десять дней на коленках ползала, он мази все купил, помогал мне. »
Вечером из окна кухни открывается красивый вид на город. Вдалеке светится мост, мерцают фонари. Катя залезает на стульчик и восхищенно смотрит в окно. Лариса расстилает постель на троих на узком диване, снимает протезы. Дети укладываются рядом: спать без мамы они отказываются.
ОПРАВДАТЬ БЫЛО БЫ НЕПРАВИЛЬНО
Судья Забайкальского краевого суда Константин Ануфриев соглашается поговорить. Он в деталях помнит дело Ларисы Кошель и то, как долго они с коллегами принимали решение. В смягчении приговора он не видит ничего удивительного.
— Честно скажу, я удивился приговору. Да, дают женщинам восемь лет лишения свободы, но это должно быть как минимум умышленное убийство. Я не знаю, чем руководствовался судья Хайруш. Мы с коллегами долго сидели в совещательной комнате, решили в итоге переквалифицировать статью.
— Чем вы руководствовались?
— Обстоятельствами дела. Женщина эта, конечно, далеко не ангел. Она лишила жизни человека, превысила пределы необходимой самообороны. Но она инвалид, конфликта избежать не могла. Она была без ног на кровати вместе с ребенком, на нее нападает муж, начинает ее избивать... Имелся вред ее здоровью, жизни вряд ли, но здоровью точно, и она имела право обороняться.
Но 29 ножевых ранений — это явный перебор. При этом мы же еще оцениваем личность потерпевшего: он злоупотреблял алкоголем, периодически ее избивал. Был ранее судим, далеко не подарок, в общем.
— А возможно ли было ее оправдать?
— Оправдать было бы неправильно. Она имела право обороняться, но степень насилия с его стороны была не настолько велика, чтобы наносить 29 ранений. Если бы он был хотя бы вооружен чем-то. Степень нападения должна соотноситься со степенью обороны. Мы, конечно, все это обсуждали, но решили, что правильно вот так квалифицировать. Это не мое решение, это коллегиальное решение, мы долго сидели, минут сорок или больше.
— А человеческий фактор на ваше решение освободить ее из-под стражи повлиял? Можно ли говорить о том, что вы посочувствовали подсудимой?
— Мы посочувствовали ей, исходя из обстоятельств дела. Там находились дети, он в присутствии детей ее избивал, и это было не в первый раз. Ребенок ее от него оттаскивал. Он в темноте по ошибке схватил ногу ребенка, ему было очень больно, он кричал, и это ее сподвигло на то, чтобы начать активно защищаться.
— Вспоминали ли вы потом о Ларисе? Было ли вам интересно, как она живет на свободе?
— Я думал о ее детях. Она не самая хорошая мать, но пока не лишена прав. Посмотрим, что будет через год или два.
— Вы осознаете, что апелляционное определение, которое вы вынесли Кошель, редкое для России в последнее время?
— Ну не знаю, по-моему, не такое уж и редкое.
А НАУТРО У НИХ ЛЮБОВЬ
Родственники Дмитрия Кошеля — его мать и брат — живут в Чите. Они соглашаются поговорить со мной и приглашают к себе домой. Уютная светлая квартира, портрет сына, завернутый в полиэтилен, по моей просьбе Татьяна извлекает из комода: «Стоял сначала, потом я убрала: не могу смотреть». И добавляет: «Ростила, ростила — и зарезали.» У Татьяны Кошель третья группа инвалидности («Сердце, ноги, целый вагон»). После смерти сына долго было высокое давление, до сих пор иногда кружится голова, но сейчас, по ее словам, «полегче».
Решение апелляционного суда для них с братом Дмитрия Андреем стало сюрпризом: никто не ожидал, что Лариса выйдет на свободу. «Когда мы ездили к следователю, я спрашивал, могут ли выпустить? — говорит Андрей. — Он сказал: “Нет, у нее умышленное убийство, ее не отпустят”. Ну отпустили. Ну пусть живет».
Про Ларису Андрей и Татьяна говорят, что она «была любительница выпить», «провоцировала Дмитрия на скандалы». Татьяна вспоминает, как тратила на внуков и невестку с сыном пенсию: закупала