тут как тут, говорю им, какие они красивые, и объясняю, чего бы мне очень от них хотелось. Зоя и Роберт переглядываются и как-то легко соглашаются взять меня с собой в тундру. Они еще не укочевали далеко, совершают последние закупки. Их стойбище в тридцати километрах от Панаевска, завтра уезжают, через четыре дня поедут обратно и вывезут меня.
Я ликую и всю ночь ворочаюсь, предвкушая поездку, в которую до конца не могу поверить.
На следующий день я знакомлюсь с родителями Зои, которые уже несколько лет живут в поселке. Это тоже большая журналистская удача, потому что пожилые оленеводы, хоть и мало, но рассказывают о том, как они жили много лет назад и что изменилось.
Меня приглашают к столу, где собирается вся семья.
На столе — сырое оленье мясо, порезанная на куски сырая печень и тарелка с кровью. Оленеводы макают печень в кровь, потом в соль и с аппетитом жуют. Кровоточащее мясо срезается с костей большим ножом. «Садитесь, чего стоите? — приглашает Зоя. — Все свежее!» Вежливо отказываюсь и жую печеньки.
«А почему ты приехала зимой, а не летом?» — спрашивает Зоя, когда мы мчимся в ледяную ночь на снегоходе. Точнее, мчится ее муж Роберт, а мы с Зоей и ребенком бултыхаемся в санях. «Хотела, — ору ей сквозь закостеневший от мороза бафф, — рассказать о вашей самой тяжелой части жизни». А про себя думаю, что дура и точно тут умру. Я укутана в трое штанов, все свитера, теплую куртку и меховой гусь. И у меня все равно все застыло на ветру. Зоя заботливо кладет руку в варежке из оленьей шерсти мне на колено. В узкую щель между баффом и курткой вижу снег, тьму и звезды россыпью. Холодная красота, от которой больно. Нижние ресницы примерзают к верхним, разлепить глаза нечем — руки вцепились в сани.
Через час доезжаем до чума. Внутри температура минус 40, как на улице, и пять покрытых инеем собак. Зоя снимает ягушку и голыми руками бросает ледяные дрова в печь, труба которой уходит под «потолок» и выходит наружу. Отдирает бересту, ранит пальцы. Я стою у печки и не могу пошевелиться. «Скоро вспотеешь», — улыбается она. Через полчаса я недоверчиво раздеваюсь до свитера и двух штанов. В чуме пахнет дровишками, оленями, оттаявшими собаками и выжившими людьми. Собаки ложатся вокруг печки, я нагло втискиваюсь между ними. Зоя достает из угла стол, разливает чай, режет замороженную рыбу. Я с собой привезла паршивый коньяк и крабовые палочки — Зоя и Роберт никогда их раньше не пробовали. Едят и удивляются. После ужина Зоя убирает со стола и готовит кровать (это целый процесс). Мы ложимся на оленьи шкуры рядком. У меня на ногах чижики[6] для тепла, сверху плед, ватное одеяло и куртка. Пока греет печь, засыпаю. А в три часа ночи просыпаюсь от невыносимого холода. Такого, что мысль о том, чтобы выйти пописать, кажется бредовой. Промучившись до рассвета, все-таки выползаю на улицу. И каменею: со всех сторон, медленно, словно призраки, на меня надвигаются северные олени. В этот момент я понимаю: что бы здесь ни случилось, у меня точно будет материал. И это облегчение, кажется, немного меня согревает.
К федеральным журналистам в отдаленных регионах относятся с подозрением («Из Москвы? В нашу дыру? Да ладно!»), но стоит немного поговорить — и лед, как правило, тает, вы становитесь редким и дорогим гостем. Главное не отчаиваться, если отфутболили. Не здесь, так в другом месте обязательно пойдут навстречу. Стоит только найти общий язык с кем-то из местных, подтянутся их друзья и знакомые — и историй станет предостаточно.
Первый день в стойбище со мной были подозрительны и угрюмы. Но уже к вечеру в чум к Роберту и Зое пришли их приятели — мы пили чай и беседовали. А на следующий день, когда обо мне мало-мальски узнали все, я уже ходила по другим чумам, и везде меня встречали чаем и с удовольствием рассказывали о своей жизни. Единственное, что от меня требовалось, — не ходить в мужскую зону (женщина не имеет права заходить за очаг) и не отказываться от чая (неуважительно). Могла ли я представить такое развитие событий, сидя в трэколе? Разве что в самых смелых мечтах.
Путешествие третье. Все впереди
Место: Забайкальский край. Чита, Сретенск, Курорт-Дарасун
Время: ноябрь 2019 года
Сюжет: суд оправдал Ларису, которая в попытке защитить своих детей убила мужа. Теперь она пытается начать новую жизнь — без ног, денег, работы и жилья.
В июле Забайкальский краевой суд вынес необычный для России приговор. Ларису Кошель, мать двоих детей и жительницу поселка Курорт-Дарасун, приговоренную Карымским районным судом к восьми с половиной годам лишения свободы за убийство мужа, освободили из-под стражи. Рассмотрев апелляционную жалобу Кошель, суд переквалифицировал «умышленное убийство» на «превышение пределов самообороны» и приговорил женщину к полутора годам надзора. Ларисе нельзя покидать квартиру с десяти вечера до шести утра, нельзя уезжать из города без разрешения надзорного ведомства и раз в месяц необходимо отмечаться в полиции. Лариса, которая и не мечтала вернуться домой, считает, что ее практически оправдали. Ее бывшие сокамерницы называют приговор чудом.
Родственники убитого Дмитрия Кошеля после вынесения неожиданно «мягкого» приговора пожелали Ларисе начать новую жизнь.
«Я УБИЛА ДИМУ»
Из апелляционного определения Забайкальского краевого суда:
«.. .осужденная Кошель Л. М. является инвалидом второй группы, передвигается с помощью протезов ног. Ранее она систематически подвергалась насилию со стороны мужа. Потерпевший, находясь в состоянии алкогольного опьянения, в течение дня вел себя агрессивно, оскорблял и унижал осужденную, причинил побои ей и ее трехлетней дочери. Это послужило причиной тому, что Кошель Л. М. дважды вызывала сотрудников полиции для пресечения его противоправных действий. Несмотря на это, около 22 часов муж, угрожая убийством, вновь напал на осужденную, спавшую вместе с детьми на диване. При этом он применил насилие к Кошель Л. М., сжимая ее шею руками и дергая за волосы. А также к пятилетнему сыну, защищавшему ее. Без протезов осужденная была лишена возможности убежать. Защищая себя и ребенка, она попросила сына принести нож, которым нанесла мужу два ранения, после чего нож бросила. Так как это не остановило агрессивных действий мужа, она попросила сына принести еще один нож и продолжила наносить удары мужу, пока не наступила его смерть».
После убийства Лариса написала эсэмэс сестре Марине: «Я убила Диму, забери детей». Сделала