Читать интересную книгу Египетские новеллы - Махмуд Теймур

Девочки слушали меня с необыкновенным увлечением. Сами они, как и я, родились в деревне, но потом там не бывали… Я долго рассказывал им о шакалах, воющих по ночам, о грабителях, о тех, кого убивают топорами и из крови которых вылетают злые духи. Зейнаб — так звали старшую сестру — иногда расспрашивала меня о братьях: как их зовут, где они учатся? Я отвечал, а она рассеянно слушала.

Приближалась очередная контрольная работа, и я чувствовал, что провалюсь. Но, несмотря на это, я с необыкновенным наслаждением продолжал рассказывать девочкам деревенские истории или пытался понять содержание кинокартин, о которых мне говорила Зейнаб. Правда, я побаивался, что скоро приедет отец и увидит мои школьные тетрадки, испещренные красными пометками учителя. Поэтому я твердо решил готовить уроки, но как только наступал вечер, чувствовал необычайную тягу к неведомому и не мог учиться… Вечерняя заря окрашивала город лучами заходящего солнца. В наступившей темноте раздавались печальные звуки рояля.

Я слышал, как свистели школьники, игравшие на улице, но не мог выйти к ним; отец строго-настрого запретил мне играть на улицах Каира.

Вечер опускался над нашим кварталом. До меня донесся голос нищего, жалобно просившего милостыню: «Подайте ради аллаха…» Он проник мне в самую душу. Я сидел, скрестив на груди руки, и не хотел зажигать света… Меня охватило чувство скрытой печали, и я вспомнил деревню. Там тоже опускалась ночь и над полями и над людьми, возвращавшимися со скотом домой, там тоже раздавались печальные мелодии.

Я вспомнил теплоту и уют родного дома, вспомнил, как мы бывало сидели и сосали стебли сахарного тростника…

Я вспомнил мать, отца… и заплакал. Ко мне подошел старший брат и спросил, в чем дело. Но я не ответил. Передо мной внезапно возник образ Зейнаб с ее нежной кожей и упругой грудью… Мне снова захотелось послушать ее рассказы о кинофильмах. И я сказал брату:

— Пойду готовить уроки к Мансуру эфенди…

— Ладно, иди… только почему ты плачешь?.. Иди учись сколько захочешь! — спокойно ответил брат.

Получив разрешение, я успокоился — брат был старшим в доме и заменял мне здесь отца.

Я каждый день навещал дом Мансура эфенди, пока не наступил тот роковой вечер, о котором я и собираюсь рассказать.

Однажды, когда я выходил от учителя и направлялся домой, мне повстречалась Зейнаб, в руках у нее была записка. Она поцеловала меня и попросила передать записку моему старшему брату.

С волнением я шел домой, познав горькую участь посредника между влюбленными.

Придя домой, я сразу зашел в уборную и быстро прочел записку… Неровным почерком Зейнаб писала брату: «Почему ты не отрастишь усы, как у киноактера Рамона Фаро?.. Ты обворожителен, как он. Я люблю тебя… Завтра в шесть часов вечера выходи на крышу…»[19]

Я выбросил записку, но потом раскаялся в этом. Может быть, потому, что прочитал ее, а может быть потому, что взялся ее передать. Самые противоречивые чувства овладели мной; я не мог есть, ни с кем не мог разговаривать. Тотчас же я лег в постель и вскоре уснул.

* * *

На утро, придя в школу, я не мог смотреть прямо в глаза Мансуру эфенди; мне не хотелось даже играть с моими сверстниками. Домой я вернулся в четыре часа, усталый и расстроенный. Здесь меня ожидал родственник, приехавший из нашей деревни, который привез вкусные гостинцы от мамы и много рассказов о деревенских драках. С увлечением выслушал я рассказ о нашем знакомом, который один одолел целую банду грабителей. Мне захотелось пойти к Зейнаб и рассказать ей эту новую, увлекательную историю. Я остановился перед окном, из которого виден был дом Мансура эфенди. Там у окна стояла Зейнаб. Родственник подошел ко мне и тоже увидел в окне напротив Зейнаб. Девушка поразила его, и он неожиданно произнес:

— Кто эта девушка, брат, вон там в окне? Она же красавица! Какие глаза, какое милое личико! Черт возьми!.. Оказывается, мы-то у себя в деревне женаты на коровах… Эх, серая наша жизнь!..

Брат засмеялся, но я почувствовал какую-то неловкость. Мне уже не хотелось ни вспоминать о Зейнаб, ни видеть ее.

Родственник попросил меня с братом прогуляться с ним по улицам Каира. Брат накупил сладостей, и наш гость, с аппетитом полакомившись ими, заметил:

— Ей-богу, тот, кто отведает эти яства, не захочет вернуться в деревню. Верно говорят, что Каир — отец всех городов!

Когда мы вернулись домой, я совсем уже забыл о Зейнаб.

На следующий день в школе мне вернули контрольную работу, всю испещренную красными пометками учителя. Брат заставил меня сидеть дома и разрешил выходить только по четвергам, а готовить уроки приказал одному, и только дома.

Я зубрил дома уроки. Однако изредка невольно поворачивался в сторону дома Мансура эфенди. Мне очень хотелось сходить к нему.

Я мечтал: «О, если бы Мансур эфенди встретил старшего брата и договорился с ним…» Но однажды, услышав, как я жаловался на брата, заставившего меня сидеть дома, Мансур эфенди сказал:

— Правильно!.. Слушайся старшего брата!

* * *

Когда наступила весна, мной овладела тоска. Я мечтал вернуться после экзаменов в деревню, снова увидеть просторы полей, обнаженных после уборки урожая[20]. Мысленно я бродил по освещенным лунным светом полям. Затем я представлял себе тутовые деревья при свете дня, поля огурцов, встречающиеся вдоль каналов. Сдав экзамены, я в ознаменование каникул купил перочинный ножик и поспешно уехал в деревню, захватив с собой из Каира желтую папку со своими тетрадями и этот ножик.

Дома я рассказал матери о Мансуре эфенди и о Зейнаб… пожаловался на старшего брата за то, что тот запретил мне выходить из дому и встречаться с Зейнаб. Засмеявшись, мать спросила, бывали ли у Мансура эфенди остальные братья. Я с гордостью ответил:

— Нет… я один.

Сунув мне в руку кусок гусятины, мама, улыбаясь, проговорила:

— Совсем ты еще у меня маленький!

Но вечером я слышал, как, разговаривая с отцом о нашей квартире в городе, мать убеждала его, что нам следует покинуть свою квартиру, соседей и этот квартал. В заключение мать сказала отцу:

— Да спасет аллах наших детей от неведомого зла!..

Меня потрясли ее слова: «Да спасет аллах наших детей от неведомого зла!..» Тогда я еще не знал, что это за «неведомое зло», но в моем воображении возникли таинственные картины осенних вечеров в нашем квартале Хильмия аль-Гедида, когда все окружающие предметы окрашиваются в бледные тона, медленно опускается тьма, раздаются печальные звуки рояля и заунывные голоса нищих…

Но вот кончилось лето, мы вернулись в Каир и поселились в другом квартале, далеко от Хильмии. Мне пришлось поступить в другую школу.

Больше я не вспоминал Мансура эфенди. Получив свидетельство об окончании начальной школы, я продолжал учиться дальше.

Наконец мы снова переехали в квартал Хильмии, но на другую улицу. Шли годы. Старший брат окончил университет и получил назначение в провинцию. Мы же, младшие, продолжали пополнять свое образование в Каире.

У меня уже огрубел голос, и я уверенно шагал по земле. И тогда я вспомнил Зейнаб… ее нежное белое тело, ее упругую грудь. Вспомнил ее мимолетный поцелуй, и по всему моему телу пробежал сладостный трепет. Но все же мне не приходило в голову навестить Мансура эфенди.

Позже я узнал, что Зейнаб уже несколько лет как вышла замуж за писаря из прокуратуры в одной из провинций Верхнего Египта. От старшего брата, который работал заместителем прокурора в той же провинции, я слышал, что Зейнаб постоянно ссорилась с мужем. А однажды, разбушевавшись, она чуть было не выгнала мужа из дома, и только вмешательство одного из судебных следователей, каждый раз улаживавшего их семейные конфликты, успокоило ее.

Из рассказа брата я понял, что этот следователь занимает в доме Зейнаб первое место… а муж, во всяком случае, — второе… Тогда меня охватило странное чувство, и я спросил, не носит ли этот следователь усы а ля Рамон Фаро? Изумленный брат ответил, что его называют «Кларком Гэблом», он очень доволен этим прозвищем и даже носит усы и прическу, как этот прославленный артист… Он даже разговаривает, шевелит бровями, морщит лоб и двигается точь-в-точь, как знаменитый киноактер.

Брат продолжал рассказывать о бесстыдстве Зейнаб. Однажды к ним в город приехал какой-то певец и устроил в клубе служащих концерт, на котором присутствовала и Зейнаб со своим супругом. Судебный следователь, который обычно улаживал их семейные конфликты, заметил, что она слушает певца с какой-то чрезмерной страстью. Придя после концерта к Зейнаб, он узнал от мужа, что Зейнаб ушла одна. Бросившись в гостиницу, где остановился певец, следователь нашел там Зейнаб. В порыве ревности он хотел было составить протокол на Зейнаб и на певца по обвинению их в нарушении нравственности, но вмешавшиеся друзья отговорили его.