Читать интересную книгу Египетские новеллы - Махмуд Теймур

И семья продолжала работать. Капли пота и слезы по-прежнему текли по их лицам, чтобы снова наполнить чашу горя. Женщины опять стали ткать, чтобы доктор имел приличествующую его положению одежду.

После долгих месяцев работы они не могли отказать себе в удовольствии полюбоваться братом, который теперь важно восседал в своем кабинете, обставленном роскошной мебелью и оборудованном новейшими медицинскими инструментами и приборами. Они отправились в тот город, где жил их дорогой мужчина, в котором они видели свою единственную опору. В его доме их приняла красивая, изящно одетая молодая женщина, о которой они раньше не слыхали.

Вернувшись из клиники, доктор представил ее. Это его избранница, на которой он на днях женился. Свадьбу он отложил, думая пригласить на торжество дорогую мать и любимых сестер…

Затем, отведя в сторону свою замужнюю сестру, он попросил у нее сто фунтов. Ему было известно, что сестра во время войны продала свои украшения и домашнюю обстановку. Когда сестра заколебалась, он принял печальный вид и даже заплакал. Как теперь он сможет смотреть в лицо девушке, если будет не в состоянии потратиться на свадьбу? Лучше смерть, чем такой позор!..

* * *

Свадьба состоялась…

И женщины отправились в обратный путь. Молча, не произнося ни слова, они покинули дом радости и вернулись в дом печали. Ни одна не осмелилась начать разговор, жалея сестер и боясь показать разочарование, боль и отчаяние, охватившие их.

Так они продолжали жить, ожидая приезда своего далекого брата…

И наконец он прибыл…

Он приехал вместе со своей молодой женой в шикарном автомобиле и провел у них несколько дней, в течение которых жена ездила по магазинам и развлекалась. Когда пришла пора возвращаться домой, старшая сестра спросила брата, когда он вернет ей долг. А мать сказала, что муж старшей сестры начал ее бранить, считая, что сбережения принадлежали детям и она не вправе была ими распоряжаться. Отношения между супругами настолько испортились, что муж собрался даже развестись с ней.

Тогда доктор показал на стоявший у подъезда автомобиль, в котором лежали роскошные наряды и самая дорогая парфюмерия, и протянул сестре руку с тремя фунтами.

— Я хотел бы вернуть больше. Но… мой очередной взнос за этот экипаж поглощает ту небольшую сумму, которая остается у меня после расходов, обязательных в моем положении.

Но сестра, застыв на месте, не взяла денег.

Доктора начала раздражать ее неподвижность. Ведь он не может тратить время, когда молодая жена ждет его в машине! Он спросил сестру, почему она не берет деньги?

Но она, не удостоив его ответом, посмотрела на сестер и сказала с насмешкой:

— Мы сумели сделать из него врача, но мы, женщины, оказались бессильны сделать из него мужчину…

АБДУРРАХМАН АШ-ШАРКАВИ

Мансур эфенди и его дочери

Перевод Ю. Султанова

Никто не сможет понять, как дорог был нам, малышам, Мансур эфенди.

Быть может, и ты получил свои первые уроки арабского языка у такого же человека. Может быть, и ты, подобно нам, заучивал вслух уроки, в то время как учитель, напряженно подняв ввысь руку, показывал пальцем куда-то в неизвестность.

Может быть, и тебе в первые годы обучения довелось встретить такую прекрасную душу, которая превратила школу во что-то близкое и любимое.

Мансур эфенди действительно был редчайшим человеком! Бывало идет он по школьному двору и видит, как ребята, у которых нет денег, толпятся вокруг торговца леденцами; тогда он подзовет их к себе и угостит мятными лепешками, которые всегда водились в его карманах. Этими же мятными лепешками Мансур эфенди награждал учеников за хороший устный ответ, или за лучшее выполнение домашнего задания, или за отличный диктант.

Однажды я рассказал своему старшему брату о мятных лепешках Мансура эфенди. Но брат, рассердившись, спросил меня: «Неужели и ты, будучи без денег, бродишь вокруг продавца леденцов?» Когда же я заверил его, что получал мятные лепешки в награду за хорошие оценки по диктанту, брат с испугавшей меня строгостью сказал:

— Слушай, мальчик… Мы в Каире, а не у себя в деревне. Остерегайся брать что-либо от людей старше тебя и не вздумай вступать с ними в разговоры. Понял?

Я так и не понял, что брат имел в виду… Но впредь отказывался что-либо брать из рук посторонних.

Однажды Мансур эфенди спросил, почему я отказываюсь от мятной лепешки. Я рассказал, что мне запретил старший брат…

Мансур эфенди засмеялся и сказал:

— Что ж, религиозное воспитание… Твой брат прав. Каир — страшный город… это не ваша провинция. Да спасет аллах и тебя и моих детей от соблазнов и оградит нас от нечестных людей!

Мансур эфенди жил неподалеку от нас. Я был знаком с его дочерьми и знал, как он оберегал их. Но аллах не оградил его дочерей от нечестивых людей!

Всякий раз при виде Мансура эфенди, гулявшего на улице со своими тремя девочками, я дивился ему. В школе он казался величественным, на улице же это ощущение исчезало, и я, видя его, чувствовал неловкость, словно прикасался к глине или пластилину, из которых мы лепили божков.

Как-то я встретил его на улице; вместе с детьми он направлялся в кино. Я знал, что в кино детям ходить не полагается, и спросил об этом Мансура эфенди.

— Я хочу порадовать своих несчастных дочерей… — ответил учитель. — Ты ведь знаешь, у них умер брат.

Меня глубоко потрясли эти слова, я чуть было не расплакался. Мне захотелось поцеловать ему руку или погладить его широкую спину.

В школьной столовой мы часто слышали от служителей рассказы о любви Мансура эфенди к нам, ученикам… А впоследствии они рассказывали, что Мансур эфенди несчастен, потому что потерял сына. Раньше мы об этом не знали.

Четыре года назад сын Мансура эфенди учился в этой же школе… Когда он умер, отец чуть не сошел с ума, хотел уйти из нашей школы, но коллеги уговорили его остаться. Они помогли ему найти другую квартиру в районе Хильмия аль-Гедида, где он живет и теперь. Постепенно Мансур эфенди успокоился и стал терпеливо ждать, когда бог пошлет ему другого сына.

После смерти сына Мансура эфенди никогда не бил учеников и в своем присутствии никому из преподавателей не позволял наказывать школьников! Мы часто бывали свидетелями того, как, услышав наши вопли и плач на уроке арифметики, Мансур эфенди вбегал в класс и отчитывал педагога, размахивавшего перед нашими носами четырехгранной указкой: «Грешно, брат. Видно, у тебя нет своих детей!»

Иногда он заходил в комнату надзирателя, куда обычно вызывал провинившихся учеников, и предлагал, что сам накажет этих школьников. А затем выводил их в коридор рядом с комнатой надзирателя, шепотом просил не сердиться на него, а затем громко, чтобы слышал надзиратель, начинал их бранить: «Ах вы, поросята этакие!.. Я вам шею сломаю!»

В те дни мы, младшие школьники, думали, что Мансур эфенди щадит нас потому, что его сын умер после того, как был избит учителем арифметики, которого затем уволили из школы. Мы не говорили о смерти мальчика, но товарищи часто расспрашивали меня о домашней жизни Мансура эфенди, поскольку мы были соседями.

Из дома, где жил наш учитель, по вечерам доносились печальные мелодии. Однажды я спросил об этом Мансура эфенди..

— Что ты, сынок? Это у соседей. Разве у нас может быть пианино? — ответил он.

Позже я узнал, что Мансур эфенди сказал правду; даже окна его квартиры никогда не открывались. Он жил тихо и скромно с женой, которая не снимала траура, и тремя дочерьми. Самая младшая из них еще только с трудом выговаривала первые слова; средняя была в моих летах и училась в том же классе, что и я, а старшая казалась нам взрослой: ей уже исполнилось четырнадцать лет. Мансур эфенди, желая уберечь дочь от соблазнов большого города, запретил ей посещать школу и не выпускал одну из дому.

Не помню уже, каким образом однажды Мансур эфенди пригласил меня к себе поиграть с его дочерьми и приготовить с моей одноклассницей уроки. С тех пор я стал бывать у них. Как только вечером Мансур эфенди выходил из дому в кафе, старшая дочь присаживалась к нам, малышам, открывала какой-нибудь журнал и показывала фотографии киноактеров и актрис…

Я чувствовал к ней особое уважение: она знала по именам всех иностранных кинозвезд и подробно рассказывала мне содержание виденных ею кинофильмов. Эти рассказы потрясли мое воображение как нечто неведомое и запрещенное. Я же, в свою очередь, рассказывал ей и ее сестренкам длинные истории о грабителях, которые нападали на нашу деревню, взламывали замки и угоняли домашний скот.

Девочки слушали меня с необыкновенным увлечением. Сами они, как и я, родились в деревне, но потом там не бывали… Я долго рассказывал им о шакалах, воющих по ночам, о грабителях, о тех, кого убивают топорами и из крови которых вылетают злые духи. Зейнаб — так звали старшую сестру — иногда расспрашивала меня о братьях: как их зовут, где они учатся? Я отвечал, а она рассеянно слушала.