– Сведу их к пустоте, я бы сказал, – уточнил Курт, и Каспар через силу улыбнулся:
– Посмотрим. Один шанс из тысячи тысяч все же не ничто. И главное, майстер инквизитор, ты даже не узнаешь, кто одержал верх, и до конца своих дней будешь изводиться безвестностью. А мне… Мне предстоит тяжелый бой. Но у меня есть надежда выйти из него с честью, а потому сдаваться сейчас на милость победителя я не стану. Есть еще чем крыть, знаменитый Молот Ведьм, у которого никто не молчит на допросе?
– Я лишь изложил тебе самый простой вариант, – отозвался Курт, не обратив внимания на откровенную издевку в голосе арестанта. – Тот, который подразумевает меньше всего возни с твоей персоной… И, увы, потерю информации, заключенной в твоей дурной голове.
– Есть и другой вариант? – с неподдельным насмешливым интересом осведомился Каспар, и он, не ответив, спросил:
– Ульмер много рассказывал вам с Мельхиором об академии, верно? Наверняка вам известно немало ее тайн… Но есть среди них одна, о которой мало что известно даже самим макаритам. Когда я был курсантом, о ней были ведомы лишь легенды, большинство из которых мы придумывали сами, передавая друг другу и снабжая деталями и подробностями, и лишь много лет спустя, будучи допущенным к тому, о чем Ульмер даже не слышал, я узнал, как все на самом деле… Абиссус[138]. Таинственный, неведомо где расположенный, неведомо что и кого хранящий в своих стенах, далекий монастырь. Ульмер мог слышать о нем лишь все те же курсантские легенды… Тебе выпала невероятная возможность – узнать то, что знает не всякий инквизитор. Надеюсь, ты это оценишь. Ты, – продолжил Курт, уловив, как настороженный взгляд пленника на миг сместился к нему, – как и многие, не раз удивлялся тому, что я сумел выжить под ударом Мельхиора тогда, в кельнских подземельях. На что только это не списывали – на мою врожденную натуральную и супернатуральную устойчивость, на экстраординарное личное покровительство Господа избранному им инквизитору… Но на самом деле все просто. Монахи Абиссуса молились за меня в ту ночь. И это всё.
Он помолчал, давая арестанту осмыслить и прочувствовать сказанное, и, не услышав ни звука в ответ, продолжил:
– Всё будет почти так, как я тебе расписал: я залью в тебя твоей дряни до одури и буду держать в этом состоянии все то время, какое потребуется для того, чтобы доставить твое безвольное тело со спящим разумом в Абиссус. Там я сдам тебя с рук на руки – и поверь, в тех руках никакие зелья уже не понадобятся, никакие ухищрения не потребуются; там ты ничего не сможешь сделать. Там – твои тело и дух будут беспомощней младенца. Да ты и будешь младенцем перед ними – теми, кто добровольно заточил себя в тех стенах, и теми, кто им покровительствует.
– Этот ваш далекий монастырь стерегут Ангелы? – пренебрежительно хмыкнул Каспар, и впервые за все время разговора в этом голосе прошла заметная трещина, впервые послышалось смятение, которое скрыть не удалось.
– Эти люди, – продолжил он тихо, вновь не ответив, – разберут твою душу на кирпичики. На отдельные детали, вплоть до самых мелких и незначительных. Разберут, очистят, продуют, отмоют и высушат – и соберут снова. Если им покажется, что собранное вышло недостаточно правильным – разберут снова и снова соберут. И так до тех пор, пока сделанное не удовлетворит их. И ты – ты уже не будешь собой, когда они закончат, Каспар Леманн. Что тогда будет – неизвестно. Возможно и такое: когда с тобой закончат, ты выйдешь из этих стен мне навстречу добрым католиком, который будет со слезами преследовать меня, умоляя выслушать и позволить облегчить душу… если все еще останешься в своем уме, конечно; я не знаю, сочтет ли братия, что это так уж необходимо. Впрочем, к тому времени твоя откровенность мне уже будет не нужна – все твои знания и тайны будут известны братии Абиссуса. Единственное, что мне останется сделать, – препроводить тебя на казнь. По твоей собственной просьбе, с которой ты привяжешься ко мне намертво. И догадайся, служитель Вотана, жаждущий вознестись в Вальхалль, куда отправится твоя душа после таких приключений?
– Сказки, – так же негромко выговорил Каспар, с усилием подняв к нему взгляд, и Курт холодно переспросил:
– В самом деле?.. Посмотри на меня. И скажи: похоже, что я лгу? Похоже, что я не знаю, о чем говорю, и пересказываю тебе очередную легенду, на сей раз инквизиторскую, а не курсантскую? Посмотри на меня, подумай – хорошо подумай – и ответь честно. Не мне, сейчас не это для тебя важно; ответь себе. От этого ответа зависит твое будущее.
В шатре повисла тишина – бездонная, беспросветная, мертвая; Каспар смотрел ему в глаза неотрывно, испытующе…
– Этот бой тебе не выиграть, – сказал Курт, все так же не повышая голоса. – С таким противником не совладать. Они размажут тебя, сомнут, вывернут наизнанку, после чего вручат твою истрепанную в клочья душу Творцу. Ты спросил, стерегут ли Ангелы тот монастырь… Я не знаю. Никто не знает. Возможно, да. А возможно, когда за тебя примется братия – ты повстречаешься с Самим Создателем. Хватит ли у тебя духу выкрикнуть Ему в лицо имя своего бога? Достанет ли воли хотя бы взглянуть в лицо Неугасимому Пламени?
– Надо было прирезать тебя в том замке, – повторил Каспар едва слышно, по-прежнему глядя глаза в глаза, и Курт все так же ровно и тихо проговорил:
– Ты говорил, что это ты меня сделал. Я не спорил, помнишь? Так отвечай перед судьбой и собой за дело своих рук.
Пальцы арестанта, держащие баклагу, сжались, рука напряглась; Курт качнул головой:
– Не думаю, что это хорошая идея. Ну, размозжишь ты мне голову, и что дальше? Пасть в битве тоже не выйдет. Ты, конечно, посреди лагеря, полного бойцов, но каждому здесь отдан приказ в случае попытки побега не убивать тебя ни в коем случае, а лишь калечить – до любого состояния, только бы ты мог дышать, думать и говорить. А того, что от тебя останется, насельникам Абиссуса хватит для дела.
Еще мгновение пальцы, сжимавшие сосуд, оставались напряженными и, наконец, медленно расслабились, бросив баклагу на пол, а потухший взгляд опустился…
– Напрасно я сказал, что месть тебе не нужна, – глухо произнес Каспар, на миг прикрыв глаза. – Мстишь ты изощренно и бьешь по нужным местам…
– Сейчас я скажу тебе то, что говорю всем. Каждому упрямцу из тех, кто побывал в моих руках. За двенадцать лет службы я произносил эти слова бессчетное количество раз и, поверь, каждый раз с искренней надеждой на то, что меня послушают… Скажу и теперь, надеясь на то же. Подумай над тем, что ты всё равно всё расскажешь. Рано или поздно. Так или иначе. Мне или нет.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});