в саботаже вербовки поляков в Польскую армию, сражавшуюся бок о бок с Красной Армией. В Польше также велась усиленная антисоветская пропаганда, проводившаяся как «лондонским» подпольем, так и церковью.
В январе 1945 г. по указаниям из Лондона Армия Крайова официально самораспустилась, но была заменена тайной организацией НИЕ (от слова – «ниподлеглосць» – независимость), которую возглавил генерал Окулицкий. (После поражения Варшавского восстания Окулицкий был назначен командующим Армией Крайовой вместо генерала Бур-Коморовского.) Новое подполье, «унаследовавшее» военное снаряжение и радиопередатчики Армии Крайовой, продолжало свою деятельность и после освобождения Красной Армией всей Польши. Поэтому в марте Советское правительство приняло решительные меры против антисоветских элементов в польском движении Сопротивления. Окулицкий и ряд других поляков, в том числе три члена «польского подпольного правительства» (Ян Янковский, Адам Бен и Станислав Ясюкович) и председатель «подпольного парламента» Пужак, были арестованы и увезены в Москву. 28 апреля Черчилль обратился к Сталину с посланием, в котором с тревогой спрашивал относительно «пятнадцати поляков», которые, по слухам, были «депортированы». 4 мая Сталин ответил, что он не намерен умалчивать об этих шестнадцати (а не пятнадцати) поляках. Все они или некоторые, в зависимости от результатов следствия, будут преданы суду.
«[Они] обвиняются в подготовке и совершении диверсионных актов в тылу Красной Армии, жертвой которых оказалось свыше ста бойцов и офицеров Красной Армии, а также обвиняются в содержании нелегальных радиопередающих станций в тылу наших войск. Все они или часть из них, в зависимости от результатов следствия, будут преданы суду. Так приходится Красной Армии защищать свои части и свой тыл от диверсантов…»
Он охарактеризовал Окулицкого как человека, отличающегося «особенной одиозностью»[240].
Арест этих поляков и весь польский вопрос был главной темой бесед Сталина и Гопкинса с 26 мая по 6 июня. Эти шесть встреч имели место во время «последней миссии», взятой на себя Гопкинсом (очень больным человеком, скончавшимся несколько месяцев спустя) по просьбе нового президента Гарри Трумэна. При первой же встрече со Сталиным Гопкинс припомнил, как на обратном пути из Ялты президент Рузвельт «часто отзывался о маршале Сталине с уважением и восхищением», но добавил, что «в последние шесть недель произошли такие глубокие изменения в общественном мнении, что это может неблагоприятно сказаться на отношениях между нашими двумя странами».
«В такой стране, как наша, – сказал Гопкинс, – на общественное мнение влияют конкретные инциденты и что в данном случае ухудшение… вызвано нашей неспособностью провести в жизнь Ялтинское соглашение о Польше».
Он неоднократно возвращался к этому вопросу, заявляя, что в глазах общественности Соединенных Штатов «Польша стала символом нашей способности разрешать проблемы с Советским Союзом». Гопкинс настаивал, чтобы Сталин ускорил формирование «нового» польского правительства, а также освободил находившихся под арестом руководителей польского подполья.
Сталин не хотел уступать в этом вопросе: деятели этого подполья не только совершили тяжкие преступления против Красной Армии, но к тому же представляли столь дорогую сердцу Черчилля политику «санитарного кордона». Английские консерваторы, говорил Сталин, не хотят, чтобы новая Польша была дружественной Советскому Союзу. В ответ на уговоры Гопкинса обеспечить в Польше все необходимые демократические свободы, как их понимала Америка, Сталин заявил, что 1) упомянутые Гопкинсом свободы могут быть введены лишь в мирное время, и то с некоторыми ограничениями; и что 2) например, фашистской партии, намеревающейся свергнуть демократическое правительство, нельзя разрешить полностью пользоваться этими свободами. Очевидно, по мысли Сталина, слово «фашистские» было применимо к Армии Крайовой и ко всем другим польским элементам, враждебно относившимся к СССР.
Тем не менее было достигнуто фактическое соглашение о включении в состав польского правительства Миколайчика и еще нескольких человек, и после четвертой встречи со Сталиным Гопкинс имел возможность доложить Трумэну:
«Кажется, Сталин намерен выполнить Крымское соглашение и разрешить представительной группе поляков приехать в Москву для консультации с комиссией» [Молотов – Гарриман – Керр].
Во время шести встреч Гопкинса и Сталина[241] обсуждался, конечно, и ряд других вопросов. Гопкинс просил Сталина безотлагательно назначить члена Контрольного Совета для Германии от Советского Союза, так как от Америки уже назначен Эйзенхауэр. Сталин сказал, что в ближайшие дни назначит Жукова.
Не возражая против прекращения поставок по ленд-лизу, Сталин сказал, что это было сделано «оскорбительным и неожиданным образом». Он сказал, что они (русские) «намеревались выразить в соответствующей форме благодарность Соединенным Штатам за помощь по ленд-лизу во время войны, но обстоятельства, какими сопровождалось прекращение выполнения этой программы, сделали это невозможным». Гопкинс выразил сожаление по поводу «технических неувязок», создавших такое положение, и сказал, что прекращение помощи по ленд-лизу не было «средством давления» на Советский Союз, как это предположил Сталин. Он добавил, что «мы [американцы] никогда не считали, что наша помощь по ленд-лизу является главным фактором в советской победе над Гитлером. Она была достигнута героизмом и кровью русской армии».
Другой важный вопрос, обсуждавшийся Гопкинсом и Сталиным, касался вступления СССР в войну против Японии. Сталин заявил, что Красная Армия может занять позиции на маньчжурской границе к 8 августа. На этой части переговоров Гопкинса и Сталина мы остановимся далее.
Суд над польским подпольем начался в Москве в Колонном зале Дома Союзов 18 июня и продолжался три дня.
Главный обвиняемый, генерал Окулицкий, щеголеватый польский офицер, искусно и мужественно защищался; признав себя виновным по большинству пунктов обвинительного заключения (организация подполья после роспуска Армии Крайовой, игнорирование приказов Красной Армии о сдаче оружия и радиопередатчиков, секретная связь по радио с Лондоном, антисоветская пропаганда среди населения и т. д.), он отрицал свою ответственность за убийство советских офицеров и солдат. С момента принятия им командования над Армией Крайовой он находился в той части Польши, которая была еще оккупирована немцами, и его власть не распространялась на территорию Восточной Польши и Литвы, где были убиты эти советские люди. А когда Красная Армия вступила в Западную Польшу, там якобы ничего подобного не происходило.
После того как государственный обвинитель генерал Руденко спросил, с какой целью Окулицкий не сдал Красной Армии оружие, радиопередатчики и т. п., состоялся следующий диалог:
«Окулицкий. С целью сохранения для будущего.
Руденко. Против кого?
Окулицкий. Против того, кто будет угрожать.
Руденко. Назовите государство, которое, как вы считали, будет угрожать.
Окулицкий. Советский Союз.
Руденко. На кого вы ориентировались?
Окулицкий. На блок государств против СССР.
Руденко. Из кого должен был, по-вашему, состоять этот блок – Польша, а еще какие государства?
Окулицкий. Англия…
Руденко. Еще?
Окулицкий. Еще – немцы.
Руденко. Значит, блок с врагами всех свободолюбивых народов – немцами, известными всему миру своей жестокостью, варварством, истреблением мирных жителей?
Окулицкий. Не с немцами, а с Европой. (Смех)»[242].
В последний день суда в своем «последнем слове» перед вынесением приговора Окулицкий признал, что он ошибался, не доверяя Советскому Союзу и доверяя польскому правительству в Лондоне. Это правительство не признало Ялтинское соглашение о Польше, и