Читать интересную книгу Черный Баламут. Трилогия - Генри Олди

— Ну спасибо, утешил! — Карна молитвенно сложил ладони передо лбом. — Внутренняя суть? Скорее уж внутренний сута, который гонит колесницу души, куда сочтет нужным. Только, понимаешь ли… вот в чем загвоздка, друг мой Экалавья, мало мне внутренней свободы! Мне внешнюю подавай!

— Это будет трудно, Карна. И не только в Хастинапуре. От себя не убежишь. Даже в наши горы.

— Верю, Экалавья. И все-таки я очень постараюсь… Гляди-ка, пообщался с тобой — и сам заговорил, будто жрец бобоголовый!

Юноши рассмеялись.

— Я думаю, мы еще вернемся к этому разговору, — заключил Карна, поднимаясь на ноги.

— И я так думаю, — согласно кивнул горец.

Оба они тогда еще не знали, как неожиданно и трагично завершится их спор через два года.

3

ПРОБУЖДЕНИЕ

— …Привет, дружище!

— Карна! Как я рад тебя видеть!

Некоторое время парни тискали друг друга в объятиях, издавая при этом полузадушенные восклицания.

Со стороны могло показаться, что медведь-губач решил полакомиться мясцом лесного якши-долговяза, но со стороны глядеть было некому.

— Ну ты прямо к ужину!

— Здорово! Я к ужину и с добычей за пазухой…

— Ворованное?

— А то!

— Карна! Вымахал, что колесничное дышло, стреляешь небось как сам Наставник Дрона, а еду по-прежнему воруешь!

— Ясное дело! — Карна уселся у костра, с наслаждением вдыхая аромат жаркого. — Эх, приятно видеть нечто постоянное! Точь-в-точь как два года назад, когда мы познакомились. И как год назад. Ты тоже не меняешь своих привычек — встречаешь меня этакой вкуснятиной!

— Благодари Наставника Дрону. — Лукавство прямо-таки сочилось из всех пор широкоскулого лица Экалавьи. — Вот кто неизменен в своей точности: ваши летние сборы начинаются из года в год в один и тот же день. Да и место остается постоянным. Так что я, в общем, ждал тебя и успел озаботиться ужином.

— Благодарю тебя, Наставник Дрона! — весело заорал Карна и отвесил шутливый поклон в сторону возвышавшегося на краю поляны деревянного идола. — Ты гляди, а действительно похож! Сейчас плетей дать велит. Да, кстати, недавно Дрона гонял нас с бердышами… Короче, поедим — покажу.

И Карна мигом ухватил лакомый кус оленины.

В этот вечер друзьям так и не довелось почесать языки: стреляли до темноты, всласть намахались посохами, заменявшими бердыши и копья, вспоминали прошлогодние встречи и от души хохотали над незамысловатыми шутками.

Когда ночь окончательно вступила в свои права, Карна засобирался обратно в лагерь.

— Оставайся! — предложил нишадец. — Стрельбу на звук покажу.

— Успеется. Сборы долгие… Только завтра я, наверное, не приду — одну знакомую проведать надо.

— Ну ты точно ничуть не изменился! Ладно, до послезавтра.

— До послезавтра.

* * *

В ту проклятую послезавтрашнюю ночь Экалавья уговорил-таки тебя остаться.

А под утро тебе приснился сон.

Предрассветный туман плыл прядями мокрой паутины, где-то далеко на востоке медленно поднималась из-за горизонта колесница Лучистого Сурьи, но бог— Солнце был слишком далеко, он не успевал, не успевал…

К чему он должен был успеть? Что за глупости! Обычный новый день — туман как туман, взойдет огненный диск — и он рассеется, опав росой на травы. Куда торопиться?

Зачем?!

Сквозь пелену дремы, тенями надвигающейся беды, проступили две приближающиеся фигуры. Вскоре ты узнал обоих: Наставник Дрона и… твой извечный противник, беловолосый царевич Арджуна — по слухам, сын самого Громовержца.

Да хоть всей Свастики разом! — этого юнца ты терпеть не мог, а он отвечал тебе взаимностью.

Неудивительно: во многом вы были похожи — царственный полубог Арджуна и сутин сын Карна.

Гордецы из гордецов.

Рядом с тобой зашевелился Экалавья, сонно вздохнул полной грудью, и ты еще успел удивиться: ты ведь спишь? Или нет? В любом случае ты лежишь внутри хижины нишадца — одновременно видя сон про Дрону, Арджуну и туман.

Впрочем, во сне бывает и не такое.

А вот ты уже не лежишь, а встаешь и делаешь шаг за порог, в зябкую рассветную сырость, насквозь пропитанную росой и туманом. До тебя не сразу доходит, что теперь ты видишь странный сон двумя парами глаз: своими и глазами нишадца — это он, Экалавья, вышел из хижины, а ты кажешься самому себе бесплотным духом тумана, Видехой-Бестелесным, незримым божеством…

Экалавья припадает к стопам Наставника Дроны. Сейчас перед взором горца только эти стопы да еще несколько смятых травинок с бисеринками росы на стеблях — а ты-дух в то же время не можешь оторвать взгляда от лица Брахмана— из-Ларца. Хочется кричать, но горло надежно замкнуто на тысячу ключей: пред тобой лик деревянного болвана, маска идола, которому Экалавья каждое утро возносит положенные почести, прежде чем начать новый день.

— Учитель… — благоговейно шепчут губы горца. И за спиной Дроны передергивается, как от пощечины, беловолосый Арджуна.

— Встань, — скрипит идол.

Пауза.

— Я слышал, ты достиг изрядных успехов в стрельбе из лука, — мертвый голос не спрашивает, а как бы утверждает очевидное.

— Не мне судить, Учитель…

— Принеси лук и стрелы.

Дверь хижины бросается тебе навстречу, поспешно распахивается, пропуская тебя внутрь, так не бывает, но миг — и ты уже снова снаружи.

Руки привычно сжимают знакомое оружие.

— Стреляй! — В воздух взлетает гнилой сучок, чтобы разлететься в мелкую труху.

— Вон тот лист на ветке капитхи, — палец идола безошибочно указывает цель. — Сбей. Пока будет падать — три стрелы.

Свист.

Клочья.

— Хорошо. Говорят, ты также любишь стрелять на звук?

— Это правда, Учитель. Конечно, я еще далек от совершенства, но…

Ненавидящие глаза царевича. Ясное дело, Арджуна терпеть тебя не… Стой! Ведь перед царевичем — не ты! Он видит перед собой нишадца! За что же он ненавидит ЕГО?!

«Грязный нишадец!..»

Видит — не видит — ненавидит…

Кошмар длится целую вечность, ты хочешь проснуться, ты очень хочешь проснуться, но это выше твоих сил.

Мара, Князь-Морок, ну ты-то за что мучаешь меня?!

— Вижу также, — скрипит идол, — что ты воздвиг здесь мое изображение. Или я ошибаюсь?

— Нет, Учитель! То есть да… то есть воздвиг! И воздаю ему все положенные почести…

— Следовательно, ты считаешь меня своим Гуру? Мертвый голос. Мертвое лицо.

— Да, Учитель. Если только это не оскорбляет тебя…

— Не оскорбляет. Вижу, мой урок пошел тебе на пользу. Что ж, ученик, твое обучение закончено. Готов ли ты расплатиться со своим Гуру за науку?

— Разумеется, Учитель! Требуй — я отдам гебе все, что ты пожелаешь!

Взгляд Экалавьи просто лучится радостью, и боль пронизывает тебя до костей.

Боль надвигающейся утраты.

— Отдай мне большой палец твоей правой руки. Это и будет платой за обучение.

Что?!

Быть не может!

«Может, — скрипуче смеется греза. — Во сне все быть может, да и наяву случается…»

— Желание Учителя — закон для ученика.

Перед лицом вновь мелькает дверь хижины.

Руки ныряют в ворох шкур.

Нож.

Дверной проем, подсвеченный лучами солнца. Редеет туман, искажаются, оплывают в кривом зеркале лица Наставника Дроны и царевича — солнечные зайчики пляшут на щеках, и на лбу, и на скулах.

Зайчики, спрыгнувшие с лезвия ножа.

— Не надо!!!

Твой вопль и крик беловолосого сына Громовержца сливаются воедино.

Хруст рассекаемой плоти.

Экалавья чудом исхитряется подхватить падающий обрубок и, встав на колени перед Дроной, почтительно протягивает ему то, что еще недавно составляло с горцем одно целое.

— Благодарю тебя, Учитель. Прими от меня эту скромную плату.

Из рассеченной мякоти на краю ладони, превратившейся в узкую лапу ящерицы, обильно течет алая кровь, заливая бок и бедро нишадца, а горец все продолжает стоять на коленях, протягивая Дроне отрубленный палец.

Это сон, сон, это только сон!

Ослепните, мои глаза!

Я хочу проснуться! Сейчас! Немедленно!

В ушах нарастает отдаленный комариный звон. Кругом все плывет, и ты ощущаешь, как твердеет твоя татуированная кожа, застывая на тебе хитиновым панцирем жука, вросшими в тело латами, несокрушимой броней, доспехами бога!

Проснуться!

Немедленно!

Но сон длится.

Дрона протягивает руку и берет отрубленный палец.

— Я принимаю плату. Твое обучение закончено.

Брахман-из-Ларца поворачивается и походкой ворона ковыляет прочь. Царевич же задерживается, прирос к месту, смотрит на искалеченного горца.