Читать интересную книгу "Реформация - Уильям Джеймс Дюрант"

возводил женщин на высокие посты при своем дворе, искусно подмигивал им, поощрял и наслаждался их парадом нарядов и нежных прелестей. «Двор без дам, — говорил он, — это сад без цветов»;11 И, вероятно, именно женщины, наделенные нестареющей красотой искусства, придавали двору Франциска I изящную пышность и задорный стимул, равных которым не было даже в дворцах императорского Рима. Все властители Европы облагали налогами свои народы, чтобы обеспечить хоть какое-то незначительное отражение этой парижской фантазии.

Под полированной поверхностью скрывалась огромная база обслуживающего персонала: четыре повара, шесть помощников повара, повара, специализирующиеся на супах, соусах, выпечке или жарком, и бесчисленное количество персонала для обеспечения и обслуживания королевского стола, кухни придворной коммуны, а также потребностей и удобств дам и кавалеров. Были и придворные музыканты, возглавляемые самыми известными певцами, композиторами и инструменталистами в Европе за пределами Рима. В королевских конюшнях служили конный мастер, двадцать пять благородных конников и целый рой кучеров и конюхов. Имелись мастера охоты, сотня собак и 300 соколов, которых дрессировали и за которыми ухаживали сто сокольничих под началом Великого сокольничего. Четыреста лучников составляли телохранителей короля и украшали двор своими красочными костюмами.

Для придворных банкетов, балов, бракосочетаний и дипломатических приемов не хватало ни одного здания в Париже. Лувр был тогда мрачной крепостью; Франциск отказался от него в пользу различных дворцов, известных как Les Tournelles (Маленькие башни) возле Бастилии, или просторного дворца, где обычно заседал Парламент; еще лучше, любя охоту, он переезжал в Фонтенбло или в свои замки вдоль Луары в Блуа, Шамборе, Амбуазе или Туре — таща за собой половину двора и богатства Франции. Челлини, со свойственной ему гиперболизацией, описал своего королевского покровителя как путешествующего со свитой из 18 000 человек и 12 000 лошадей.12 Иностранные послы жаловались на дороговизну и изнурительность поисков короля; а когда они его находили, он, как правило, до полудня лежал в постели, восстанавливая силы после удовольствий прошедшей ночи, или был занят подготовкой к охоте или турниру. Все эти походы за славой обходились в огромную сумму. Казна постоянно была близка к банкротству, налоги постоянно росли, лионские банкиры были втянуты в рискованные королевские займы. В 1523 году, понимая, что его расходы не соответствуют доходам, король пообещал ограничить свои личные поблажки, «не включая, однако, обычные наши мелкие нужды и удовольствия». 13 Он оправдывал свою экстравагантность необходимостью произвести впечатление на посланников, подавить честолюбивых вельмож и угодить населению; парижане, по его мнению, жаждали зрелищ и скорее восхищались, чем возмущались пышностью своего короля.

Теперь правительство Франции стало бисексуальным. Франциск правил с видимым всемогуществом, но он так любил женщин, что с готовностью уступал своей матери, сестре, любовнице и даже жене. Должно быть, он очень любил Клод, раз постоянно держал ее беременной. Он женился на ней по государственным соображениям; он считал себя вправе ценить других женщин, более художественно оформленных. Двор последовал примеру короля, сделав из адюльтера манерное искусство. Духовенство приспособилось, сделав необходимые возражения. Народ не возражал, но с благодарностью подражал легкому кодексу двора — за исключением одной девушки, которая, как нам рассказывают, намеренно уродовала свою красоту, чтобы отвратить королевский разврат (1524).14

Самой влиятельной женщиной при дворе была мать короля. «Обращайтесь ко мне, — сказала Луиза Савойская папскому легату, — и мы пойдем своим путем. Если король будет жаловаться, мы просто позволим ему говорить».15 Очень часто ее советы оказывались дельными, и когда она служила регентом короля, дела в стране шли лучше, чем в его собственных слабых руках. Но ее жадность подтолкнула герцога Бурбона к измене и позволила французской армии голодать в Италии. Ее сын простил ей все, благодарный за то, что она сделала его богом.

III. МАРГАРИТА НАВАРРСКАЯ

Вероятно, он любил сестру только рядом с матерью и выше своих любовниц, чьи ухаживания дарили ему нечто менее долговечное и глубокое, чем ее беззаветное обожание. Любовь была ее жизнью — любовь к матери, к брату, к мужьям, платоническая любовь, мистическая религиозная любовь. В одной милой истории говорится, что «она родилась улыбающейся и протягивала свою маленькую руку каждому встречному». 16 Она называла свою мать, своего брата и себя Nôtre Trinité и была довольна тем, что была «самым маленьким углом» этого «идеального треугольника». 17 По рождению она была Маргаритой Ангулемской, Орлеанской и Валуа. Будучи на два года старше Франциска, она принимала участие в его воспитании, и в их детских играх «она была его матерью, его любовницей и его маленькой женой». 18 Она заботилась о нем с такой нежностью, словно он был неким спасительным божеством, ставшим человеком; а когда она узнала, что он еще и сатир, то приняла этот нрав как право греческого бога, хотя сама она, похоже, не восприняла ничего от своего окружения. Она намного превзошла Франциска в учебе, но никогда не сравнялась с ним в знании искусства. Она выучила испанский, итальянский, латынь, греческий и немного иврита; она окружила себя учеными, поэтами, теологами и философами. Тем не менее она выросла в привлекательную женщину, не красивую физически (у нее тоже был длинный нос Валуа), но вызывающую сильное очарование своим характером и интеллектом. Она была отзывчивой, приятной, щедрой, доброй, с частой примесью веселого юмора. Она сама была одним из лучших поэтов того времени, а ее двор в Нераке или По был самым блестящим литературным центром в Европе. Все любили ее и желали быть рядом с ней. Тот романтический, но циничный век называл ее la perle des Valois — ведь margarita по-латыни означает «жемчужина», и появилась красивая легенда о том, что Луиза Савойская зачала ее, проглотив жемчужину.

Ее письма к брату — одни из самых прекрасных и нежных в литературе. В нем должно было быть много хорошего, чтобы вызвать такую преданность. Другие ее любовные увлечения то вспыхивали, то разгорались, то остывали; эта чистая страсть оставалась неизменной на протяжении пятидесяти лет и всегда была интенсивной. Дыхание этой любви почти очищает воздух того благоуханного времени.

Гастон де Фуа, племянник Людовика XII, вызвал у нее первый роман, а затем отправился в Италию, чтобы завоевать ее и погибнуть под Равенной (1512). Гийом де Бонниве глубоко влюбился в нее, но обнаружил, что ее сердце все