- Да, - подтвердил Гордов. - И духа нет.
- И он сказал, - продолжала Гордова, - извините, больше не буду и пошел работать. Другой бы, если бы был с таким убеждением, как ты, он бы попросился в отставку и ушел.
- Когда Жукова сняли, ты мне сразу сказал: все погибло, - вспомнила жена.
Тут Гордов разразился патетической тирадой:
- Значит, я должен был дрожать, рабски дрожать, чтобы они дали мне должность командующего, чтобы хлеб дали мне и семье? Не могу я! Что меня погубило - то, что меня избрали депутатом. Вот в чем моя погибель. Я поехал по районам, и когда все увидел, все это страшное, - тут я совершенно переродился. Не мог я смотреть на это. Отсюда у меня пошли настроения, размышления, я стал их высказывать тебе, еще кое-кому, и это пошло как платформа. Я сейчас говорю: у меня такие убеждения, что, если сегодня снимут колхозы, завтра будет порядок, будет рынок, будет все. Дайте людям жить, они имеют право на жизнь, они завоевали себе жизнь, отстаивали ее!
Татьяна Владимировна, однако, еще не потеряла полностью оптимизма:
- Нет, это должно кончиться, конечно. Мне кажется, что, если бы Жукова еще годика на два оставили на месте, он сделал бы по-другому...
Супруги не знали, что для них самих конец уже совсем близок. В январе 47-го их арестовали. Василия Николаевича ждал расстрел, Татьяну Владимировну лагерь. Бывшему генералу для особых поручений при Жукове генерал-лейтенанту Василию Григорьевичу Терентьеву Гордов говорил:
- ЦК никогда не признает своих ошибок, а вечно ищет стрелочников. В стране нет хлеба (на дворе стоял голодный 46-й год. - Б. С.), а вину за это правительство сваливают на секретарей обкомов. Правительству плевать на народ и смерть миллионов. Оно занято самообеспечением...
В ответ Терентьев повторил древнюю мудрость:
- Рыба гниет с головы...
В ночной беседе с женой Василий Николаевич высказал все свои чувства по отношению к Сталину. На совет Татьяны: "Плюнь ты на это дело (отставку - Б. С.)! Лишь бы Сталин тебя принял", Гордов мрачно буркнул:
- Угу, - и добавил: - А с другой стороны, он все погубил. - Василия Николаевича совсем занесло: - А почему я должен идти к Сталину и унижаться перед... (далее следует каскад матерных ругательств, адресованных "великому вождю и учителю"; что-что, а ругаться Гордов умел. - Б.С.)... Я говорю, каким он был (далее - идиоматическое выражение, не предназначенное для печати. - Б. С.), когда вызвал меня для назначения (командующим Сталинградским фронтом в трудное лето 42-го; далее опять следует мат. - Б.С.)... Плачет, сидит, жалкий такой. И пойду я к нему теперь? Что - я должен пойти и унизиться до предела, сказать: "Виноват во всем, я предан вам до мозга костей", когда это неправда? Я же видеть его не могу, дышать с ним одним воздухом не могу! Это (опять матерное ругательство, которое записавшие разговор чекисты не решились доверить бумаге. - Б.С.)... которая разорила все. Ну, как же так?! А ты меня толкаешь, говоришь, иди к Сталину. А чего я пойду? Чтобы сказать ему, что я сморчок перед тобой? Что я хочу служить твоему подлому делу, да? Значит, так? Нет, ты пойми сама!"
Гордость погубила генерала Гордова, недаром носил такую фамилию. На него, как и на многих других советских военных, сильно повлияло пребывание в Западной Европе в 45-м, встреча с союзниками. Солдаты, офицеры и генералы Красной Армии смогли убедиться, как живут люди в условиях рыночной экономики, пусть даже серьезно затронутое войной, как экипированы и организованы англо-американские войска, как командиры там заботятся о сбережении солдатских жизней. И сравнить повседневное существование европейцев с беспросветной нуждой голодающих колхозников, а Красную Армию - с вермахтом и армиями союзников.
Начальник штаба Приволжского округа генерал-майор Филипп Трофимович Рыбальченко рассказывал Гордову: "Ехали мы как-то на машине и встретились с красным обозом: едет на кляче баба, впереди у нее красная тряпка болтается, на возу у нее два мешка. Сзади нее еще одна баба везет два мешка. Это красный обоз называется! Мы прямо со смеху умирали (не знал генерал, что совсем недолго осталось ему смеяться, да и грех было тогда смеяться над нищими крестьянами генералам, разъезжающим на трофейных автомобилях. - Б. С.). До чего дошло! Красный обоз план выполняет! А вот Жуков смирился, несет службу".
- Формально службу несет, а душевно ему не нравится, - заметил Гордов.
- Я все-таки думаю, - продолжал Рыбальченко, - что не пройдет и десятка лет, как нам набьют морду. Ох, и будет. Если вообще что-нибудь уцелеет.
- Безусловно, - согласился Гордов. - Трумэн ни разу Молотова не принял. Это же престо смешно! Какой-то сын Рузвельта приезжает, и Сталин его принимает, а Молотова - никто.
- Наш престиж падает, - развил мысль Рыбальченко, - жутко просто! Даже такие, как венгры, чехи, и то ни разу не сказали, что мы вас поддерживаем. За Советским Союзом никто не пойдет...
В трезвости анализа генералам не откажешь, хотя и велись все эти разговоры за доброй рюмкой водки. И поражение в только начинавшейся "холодной войне", и отпадение от СССР "стран народной демократии" они предсказали весьма точно. Ошиблись только в сроках. Для краха коммунизма потребовалось не одно десятилетие, а четыре с половиной. Вот только жить смельчакам генералам оставалось всего четыре года. Хотя смелы генералы были только в застольных беседах, да ночью с женами, когда думали, что их никто не слышит. Ошибались, ох, как ошибались! Люди Абакумова все крамольные разговоры фиксировали на пленку и докладывали Сталину. Оскорблений в свой адрес Иосиф Виссарионович никому не прощал. Кулика, Гордова и Рыбальченко расстреляли.
Жуков же не был столь откровенен даже в интимных разговорах, и при жизни Сталина никогда его не ругал. Иосиф Виссарионович решил ограничиться тем, что отправил маршала из солнечной Одессы в морозный Свердловск командовать Уральским военным округом, где войск было всего ничего, так что Жуков никакой конкуренции местным партийным властям при всем желании составить не мог. Правда, Георгий Константинович по-прежнему был под колпаком. 16 сентября 1948 года Абакумов докладывал Сталину о разговоре Жукова с женой, происходившем на московской квартире: "Сталину Булганин нашептывает про меня... Я раньше думал, что Сталин принципиальный человек, а он слушает, что ему говорят его приближенные. Ему кто-нибудь что скажет, и он верит. Вот ему про меня сказали, и я в немилости. Ну, х... с ними, пусть теперь другие повоюют!"
Жуковская .критика Сталина несравненно мягче гордовской, и материл Георгий Константинович не вождя, а лишь его окружение. Главный грех Сталина, по Жукову, - это восприимчивость к наветам. А то, что в своей опале маршал винит не Сталина, а лишь его приближенных, вождя должно было вполне устраивать.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});