простил! Неужели, читая их, он совсем ничего не почувствовал?
– Он прочёл их слишком поздно, госпожа Хэ. Слишком поздно для того, чтобы успеть. Он пришёл к вам, однако…
– Я уже умерла?
– Да, – подтвердил Чжи Мон. – И он вместе с вами. Он же говорил, что никогда не отпустит вас. И не сумел отпустить. Император всегда держал своё слово. И дальше правил страной уже не он, не тот прежний Кванджон Ван Со, которого вы знали, а его мёртвая тень, чистый, холодный разум без каких-либо чувств. Ваша смерть лишила его всего живого, что было в нём, а душа закрылась для радости, любви и другого света. Вот когда он по-настоящему остался один. Мне страшно вспоминать того, в кого он превратился, и я не стану. Но он не был тем кровавым тираном, которого сделали из него исторические хроники, поверьте мне. Он был сильным, мудрым и бесконечно несчастным. И никогда – никогда! – не переставал любить вас, госпожа Хэ!
Она долго смотрела ему в глаза, выискивая в них что-то, ведомое ей одной, а потом отрицательно покачала головой, и Чжи Мон огорчённо выдохнул: всё-таки не поверила.
– Вы думаете, причина только в непрочитанных письмах, господин Чхве? – и, не дав ему ответить, продолжила: – Когда я умирала, – она криво усмехнулась абсурдности фразы, – я думала только о нём. Я ждала его до последнего вздоха – буквально. И, закрывая глаза на груди у Ван Чжона, всё ещё надеялась, но так и умерла с мыслью, что Его Величество ненавидит меня. Если бы он пришёл, то, быть может, я смогла бы дольше…
– Нет, госпожа Хэ, – перебил её астроном. – Вы бы просто умерли у него на руках.
– Кто знает, может, так было бы лучше, – слёзы вновь заструились по измученному лицу Хэ Су, касаясь дрожащих губ и капая ей на грудь. – Может, тогда он сумел бы меня простить и ему стало бы легче. Я так виновата перед ним… Да, я понимаю, я ошибалась столько раз! Я боялась его, потом за него, что не давало нам быть вместе так долго. И, покидая Его Величество, тоже ошиблась. Расставание правильно, когда знаешь, что без тебя ему будет лучше, а я думала о себе. Лелеяла только свои горести и обиды. Убедила себя, что он изменился. Изменился сам, изменился в своих чувствах ко мне, променяв меня на власть и ожесточившись. А когда оказалась вдали от него, осознала, что любовь была. Та самая, настоящая, неземная… Когда человек действительно готов умереть за неё, как Ван Со за меня. Он готов был ради меня на всё. И умирал. И жертвовал. И ждал. И терпел. Он делал для моего блага всё, что мог, а я…
Хэ Су всхлипнула.
– Любишь – так люби до конца. Я это знала! Знала, в какое время жила. Знала, что по-другому Ван Со бы не выжил, да и я тоже. Если бы не он, его сила, его вера в меня, нас бы давно разлучили. Я всегда знала, что он не был жестоким и никогда и никого не убивал просто так. Но предала. Заставила безмерно страдать. Так стоит ли удивляться его ненависти и нежеланию видеть меня?
Она покачивалась на стуле, даже не пытаясь вытереть слёзы, и бормотала:
– Что же я наделала? Боже, что я наделала… И как мне теперь здесь жить? Как… когда я ничего не могу исправить. Если бы только я могла объяснить ему… Я бы всё отдала, лишь бы увидеть его хотя бы раз, сказать ему, как я его люблю… Чтобы он не страдал от ненависти ко мне, чтобы он смог успокоиться. Как мне теперь…
На миг перед глазами Чжи Мона мелькнул Мост смерти{?}[Мост смерти (жизни) – мост самоубийц через р. Хан (Ханган) в центральной части Сеула.], через который они с Хэ Су проезжали несколько часов назад, пересекая Хан с юга на север, и он ужаснулся: откуда такие мысли? Отголоски интуиции проводника?
Нет, этого он не допустит.
– В сердце императора не было ненависти к вам, госпожа Хэ, – с нажимом повторил он. – В нём была одна лишь любовь. – Он потянулся к своей сумке, которая всё это время лежала рядом с ним, на соседнем стуле. – Я не сказал вам ещё кое-что.
Хэ Су испуганно вскинула на него покрасневшие глаза и застыла, перестав раскачиваться.
– Его Величество очень глубоко чувствовал. Это и награда Небес, и тяжкое бремя – любить так, что утрата любви превращается в смерть при жизни, – Чжи Мон говорил, а руки его открывали молнию на сумке, и Хэ Су напряжённо следила за их движениями. – И, чтобы выжить, чтобы не сойти с ума от тоски и одиночества, когда вас не стало, Кванджон писал вам письма.
– П-письма? Мне?
– Да, вам. И я не хочу, чтобы они остались не прочтёнными вовремя, как те, что писали ему вы, – Чжи Мон не глядя вынул желтоватый, чуть примятый, но крепкий лист рисовой бумаги, исписанный размашистым нервным почерком на ханче{?}[Ханча – китайские иероглифы, используемые в контексте письменности корейского языка.].
Хэ Су неотрывно смотрела на его руки, и её била крупная дрожь: она узнала этот почерк. Его невозможно было спутать ни с чьим иным, кроме её собственного.
– Это последнее из его писем к вам, госпожа Хэ, – протянул ей лист через стол Чжи Мон. – Есть и другие, но сейчас я прошу вас прочитать именно это.
И, поскольку Хэ Су так и не пошевелилась, он поднялся, вложил лист в её ледяные негнущиеся пальцы и направился к двери.
– Я не стану вам мешать. Читайте. А потом мы… Впрочем, читайте, госпожа Хэ, я буду поблизости.
Чжи Мон щёлкнул выключателем, зажигая свет на кухне, которая уже погрузилась в сумрак, и вышел в комнату. Там он встал у окна, вглядываясь в беззвёздное ночное небо, вдруг набухшее тяжёлыми войлочными облаками: кто-то провёл ритуал дождя, не иначе.
Сжав кулаки в карманах брюк, Чжи Мон отказывался признаваться самому себе, что его руки дрожат.
С чего бы?
Живописный зелёный пригород засыпал в предвкушении свежести ливня, и в сгустившейся тишине летней полуночи с кухни не доносилось ни звука. Как Чжи Мон ни напрягал слух, он не мог уловить даже дыхания Хэ Су, словно её там и не было.
Но