XXX
Блеклый утренний свет упал ему на лицо так же незаметно, как ночью подступила тягучая дрема. Первое, о чем он вспомнил, открыв глаза, был Голубок. За стеной, где монотонно стучали ходики, чувствовалась какая-то необычная тишина, и она напугала Матвеича. Так быстро, как только мог, он поднялся с лавки, на ходу отметил присутствие Кота, сонно полулежавшего на подоконнике, и второпях с тревогой заглянул за перегородку. Аккуратно заправленная кровать пустовала.
Сердце Матвеича похолодело. Предательская щемящая немочь прихлынула к глазам. Запинаясь, тяжело шаркая больной ногой он прошел по скрипящим половицам в сенцы и вышел на крыльцо. Нужно было скорее наполнить грудь лесным духом, иначе сердце могло разорваться. Но оглядев с крыльца двор, Матвеич расслабленно опустил руки и вздохнул с таким несказанным облегчением, что сразу позабыл о давящей тяжести в сердце. Розовые клубы утреннего тумана, перевитые дымной гарью, опутывали большие еловые лапы, что свисали над тесовой кровлей сарая. Мга низко стелилась над пустой лужайкой перед воротами, ползла за ограду, сливаясь с пасмурной синевой застывшего там леса.
Голубок, раздетый по пояс, сильными взмашистыми движениями закручивал колодезный ворот. Рельефноые мускулы играли под его влажно поблескивающей красновато-бронзовой кожей. Легко, точно совсем невесомое, он приподнял над срубом наполненное водой дубовое двухмерное ведро, приподнял повыше и с шумом опрокинул себе на голову. Подземная ледяная вода окатила его с головы до пят мерцающим ливнем, а Голубок громко отфыркиваясь и резко отряхивая от себя обжигающие брызги, бодро отрывисто поводил красными от холода руками. Густой белый пар, выдыхаемый как из жаровни, из его груди, поднимался над ним клубами.
Услышав шаги на крыльце, он оглянулся. Матвеич ожидал, что взгляд Голубка будет подстать утренней бодрости его ледяных обливаний и немного смутился, когда на него посмотрели без всякого выражения черные высохшие глаза. Лицо Голубка было почти то же что и давеча, перед тем, как он уснул, узнав о беде Жекки: непроницаемо и сжато, только ночью по нему все еще пробегали последние сполохи горького неистовства, а сейчас в отточенно четких замкнутых чертах, лишь слегка подкрашенных здоровым румянцем, нельзя было бы разглядеть и тени недавних волнений. От этого у Поликрпа Матвеича опять сделалось нехорошо на сердце.
— Нет ли у вас для меня каких-нибудь штанов, Поликарп Матвеич, — спросил Голубок, приглаживая рукой мокрые волосы. — Мои больше никуда не годятся.
— Какие-нибудь найдуться, — сказал Матвеич, спускаясь с крыльца. — Только уж не обессудьте, новомодных фасонов я не ношу и всех этих ваших петербугских пшиков не знаю.
— Вы наверное, хотели сказать шика? — спокойно, без улыбки, поправил его Грег. — Это ничего. Я буду благодарен вам за самые простые, хоть пасконные.
— Хорошо, коли так. Ну, а как ваша нога, что-то незаметно, чтоб она сильно вас беспокоила?
— Вы угадали. Я прекрасно выспался, и нога совсем здоровая, точно за ночь отросла новая. Боли почти нет, разве когда резко ступаю и поворачиваюсь. Но это сущая ерунда.
— Так вы, стало быть, уже собрались со двора?
Приблизившись вплотную к Матвеичу, Грег окинул его ничего не выражающим взглядом.
— Да, мне пора.
Поликарп Матвеич с трудом сдержался, скрыв удрученное недовольство. Он снова почувствовал незримо вставшую между ним и Голубком стену, подобную той, что когда-то надолго развела их. Впрочем, новый барьер размежевывал как-то по-особенному, на новый лад. И что он такое, Поликарп Матвеич догадался без всяких подсказок, не прибегая к длинным умозаключениям. Стоило всего-навсего припомнить вчерашние, полупьяные, полубредовые откровения Голубка, чтобы безошибочно установить натянутый нерв этого нового рубежа. Им могла быть только Жекки. Сожалеть или горевать по этому поводу было бы делом самым бестолковым, и хотя Поликарп Матвеич полночи не сомкнул глаз из-за терзавших его раздумий, он все же приготовился, чего бы это ни стоило, выдержать еще одно трудное объяснение.
— Неужто прямо сейчас. Сию минуту? — спросил он, пытаясь поймать в чертах Голубка какие-нибудь неявные приметы его подлинного настроения. Но найти ничего не получалось. Черные глаза не отвечали ему.
— Да, сейчас.
— Даже не позавтракаете? А я-то уже наладился попотчевать вас яишницей с салом и луком. Как вы любите.
— Как-нибудь в другой раз, Поликарп Матвеич. Я и так довольно злоупотребил вашим гостепреимством. И Мне право же стыдно, но пока вы спали, я съел почти полкаравая хлеба, который нашел под блюдом на столе и выпил чуть ли не целый ковш кваса из бочки в вашем чудесном подполе, куда спустился тоже без вашего ведома и, кажется, уронил там что-то в потемках. Вы конечно, не будете сердиться за это маленькое своеволие, когда узнаете, как я был голоден. Вообразите, меня разбудил голод. Я проснулся с чувством такого лютого голода, что просто не был способен ждать, пока вы проснетесь. И, само собой, ни за что не хотел вас будить, потому что догадывался, как мало вы спали. Ну, а сейчас, как видите, мой утренний туалет закончен. Бриться я пожалуй, не буду, дотерплю как нибудь до гостиницы. Одолжите мне штаны — и я тотчас же вас покину.
— Отчего же такая спешка, глубчик. Да и куда собственно, вам спешить и каким образом вы предполагаете отсюда выбраться?
— Если вы подумываете о том, чтобы предложить мне свою лошадь, то увольте. Я отлично дойду пешком. Здесь недалеко у Волчьей Горки должен остаться мой авто. Надеюсь, местные прогрессивно мыслящие обыватели не слишком сильно его покалечили. В худшем случае — отвинтили клаксон, да пару фонарей.
— И вы сможете сами вести машину?
— Вполне.
Поликарп Матвеич нахмурился и еще раз внимательно оглядел Голубка. Он понял, что подобрался к незримому краю, и захотел потянуть время, чтобы зайти с другой стороны. А вдруг этот край получится обойти? То, о чем он задумал поговорить с Голубком, значило для него так много, что приходилось жертвовать обычным прямодушием.
— Оно, конечно, верно, — раздумчиво произнес Поликарп Матвеич. — Здесь час от часу становиться все опасней. Я и сам подумывал об отъезде, да покамест вблизи не полыхнет, навряд ли тронусь. К тому же Никольское под боком, и Жекки…
Тут он угадал в точности. При упоминании Жекки в глазах Грега промелькнул режущий блеск, лицо стало другим. Голубок точно весь ощетинился. Из-под безликого равнодушия на миг проступило сдавленное волнение, но тотчас исчезло.
— Полагаю, Евгения Павловна — умная женщина, — раздельно произнес Грег. При этом он отвел вгляд от Матвеича. — Поговорите с ней, убедите уехать отсюда. Собственно, Поликарп Матвеич я хотел попросить вас об этом. То есть, как вам сказать… В общем, мне кажется, сейчас вы единственный человек, который имеет на нее какое-нибудь влияние. Вы должны уговорить ее. Ей здесь, конечно, нельзя отаваться, да и вам тоже.