— Мэд?
Нет ответа.
Внезапно свет сотен ламп залил купол, под которым прятался Хайве. В животе екнуло, он бросился лихорадочно откреплять магнитные зажимы, удерживающие лодку, но голос из мегафона велел сбросить палатку и ждать, держа руки на виду. «Черт! Мэд?» — едва смог он выдавить.
Сквозь помехи раздался усталый голос женщины-полицейского.
— Выходи, парень, — сказала она. — Твой приятель арестован. Пока только по обвинению в вандализме. Так что выходи.
Хайве выпустили, и Пэйшенс пришла за ним на полицейскую баржу. Резкий электрический свет и кафель. Она немедленно вцепилась в его руки, стиснула их так сильно, что кровь выступила сквозь защитную повязку, закрывающую свежую черную татуировку у него на ладонях. Поморщившись от боли, он попытался высвободиться, но она сжимала все крепче, от напряжения на ее заживающих пальцах лопнула корка. Ей хотелось шипеть, визжать, но голос не слушался, а сын избегал ее взгляда, отводил глаза.
Оттолкнув его руки, она повернулась; волны раскачивали стальную палубу под ее ногами. Повинуясь привычке, сложившейся за долгую жизнь, она взяла себя в руки и пошла, увлекая Хайве за собой.
— Господи, — сказала она, когда дверь перед ними открылась и холодный утренний свет ударил в лицо. — Хавьер, черт побери, о чем ты только думал? О чем ты только?..
Она остановилась, опершись на поручни, пальцы, вцепившиеся в стальные прутья, побелели. Боль разлилась по левой руке до самого локтя. На озере лайтер задним ходом отошел от места стоянки, дозаправился и, полный воды, величаво развернулся, описав плавную дугу, пока рабочие суетились, состыковывая контейнеры, которые ему предстояло увести в космос.
Хайве пристально следил за маневрами судна. На его борту, над самой ватерлинией, засверкало алым и зеленым, развернулось длинное изогнутое тело, покрытое сияющей чешуей, с осмысленным выражением внимательных глаз.
— Ты только посмотри на него, — произнес Хайве. — Похоже, фонари бортовых огней попали идеально. Кажется, будто он, извиваясь, взмывает в небо, как настоящий дракон…
— Какое это все имеет значение? — Она взглянула на его руки, на краску, покрывающую пальцы. — Тебе-то уже ничего не светит.
Собрав волю в кулак, Пэйшенс двинулась было дальше, но Хавьер повернулся, чтобы лучше видеть.
— Никогда и не светило, мам.
— Хавьер, я… — Вдруг почувствовав резкую боль, она посмотрела на свои руки. По ним текла кровь, пачкая поручень, капая в воду. Все это время она сковыривала подсохшую корку, разрушая симметричный рисунок, созданный мастером на ее пальцах. — Ты мог бы добиться чего-то, — произнесла она. Лайтер поднялся в небо с поверхности воды, его брюхо нацелилось на восход, скрытый облаками. — Ты уже никуда не полетишь.
Хавьер встал позади нее, положил забинтованные руки ей на плечи. Она не повернулась, чтобы не видеть боли в его глазах.
— Человек, — прошептал он с глубоким удовлетворением. Вытянув шею, он следил за тем, как его творение парит в небе. — Только подумай, сколько людей его увидит. Неужели ты даже не хочешь посмотреть, как улетает наш малыш?
Джо Холдеман
Ангел света[275]
Все началось достаточно невинно. Скоро Рождество, а денег нет. Я спустился в подвал и как следует его прочесал в поисках чего-нибудь такого, что можно было бы подарить детям. Такого, чего они сами еще не нашли во время своих «хаджей».
На верхней полке, за вязанками щепок, дожидавшихся холодов, я заметил задвинутый глубоко в угол старый деревянный сундук. Судя по толстому слою пыли на крышке, стоял он там со времен моего отца, а то и дольше.
«Не открывай, — предупредил меня внутренний голос. — Сообщи в полицию».
Но над замком было выгравировано имя: Джон Биллингс Вашингтон. Джоном Вашингтоном звали моего отца до обращения. Кажется, Биллингс — это второе имя его отца. Не исключено, что этот сундук — двадцатого века.
Замок весь проржавел. Я спустился со стремянки и нашел большую отвертку, чтобы открыть его.
Потом я сдвинул сундук с полки, пристроил его на плечо и стал осторожно спускаться. Стремянка подо мной скрипела. Я поставил сундук на верстак, один светильник подвесил на балку над головой, а другой поставил на стопку обрезков досок рядом с верстаком.
Шурупы так скрипели, когда я выкручивал их из твердого дерева, что становилось даже смешно — ведь я собирался устроить детям сюрприз. Но Мириам самозабвенно играла на пианино и пела дуэтом с Фатимой, репетируя рождественскую службу. Можно было хоть из пистолета палить — все равно никто не заметил бы.
Задвижка отошла, и крышка откинулась с металлическим скрежетом. Пахло затхлостью и чем-то еще. Ружейным маслом. Сверху лежал увесистый сверток из серой ткани. Конечно, там ружье.
Найти в доме оставшееся с давних времен оружие — не редкость; ведь его было так много. А вот боеприпасы попадались нечасто. А здесь — два тяжелых магазина.
Я узнал этот автомат — видел на старинных фотографиях. Это «узи», который изобрели и применяли в древнем государстве Израиль. Я положил автомат на место и вытер руки.
Нет, на Рождество такое не дарят. Разве что на Ид,[276] на совершеннолетие — например, Ибригаму, когда он войдет в возраст и должен будет решить, хочет ли он идти на военную службу. Он посмеется — мол, еврейское оружие. Надо будет спросить имама, нужно ли подвергнуть автомат ритуальному очищению и как это сделать.
Под автоматом лежали три картонные папки — когда-то они были стянуты резинками, но теперь от резинок остались только липкие полоски. В папках оказалось множество никому не нужных документов — банковских и на землю.
А под ними я заметил что-то похожее на непристойную картинку. Я сразу отвернулся, закрыл глаза и попросил Мухаммеда и Иисуса даровать мне силы. Затем я вынул этот предмет из сундука и направил на него свет.
Это был пластиковый пакет с надписью «Азотная печать». Странное, техническое выражение из далеких времен.
Внутри была книга с поразительной картинкой на обложке. Мужчина и женщина, оба белые, держат друг друга в объятиях. При этом у женщины перепуганный вид. А у мужчины — просто решительный: он целится из пистолета во что-то вроде гигантского кальмара, зеленого, как трава. Голова женщины не покрыта, и поначалу кажется, будто она обнажена, но на самом деле одежда у нее прозрачная, словно у танцовщиц. Называлась книга «Душераздирающая антология ужасов», и на ней стояла дата: лето 1944 года. Значит, это 1365 год — более чем за сто лет до хрислама.
Я перелистал книгу — с увлечением, несмотря на ее нечестивое и кровавое содержание. По большей части это были сказки: не благочестивые притчи или народные сказки, а лживые истории, которые когда-то было принято сочинять для развлечения. Возможно, эти истории придумывались и для моральных наставлений. На большинстве иллюстраций были изображены люди в опасном положении — или с физической, или с моральной точки зрения.
Первая история под названием «Карлик-исполин» поначалу показалась мне богохульственной: там говорилось о человеке, который гневался на Господа за то, что Тот создал его меньше ростом, чем прочих людей. Но потом волшебная машина делает всех людей на свете крошечными, и карлик, получив внезапное преимущество, превращается в чудовище. Однако он видит в этом возможность духовного подвига и исправляет свои ошибки. Он ломает машину, мир становится прежним, и Господь вознаграждает этого человека любовью.
К люку, ведущему в подвал, подошла Надия, моя младшая жена, и спросила, не надо ли мне помочь.
— Нет, — сказал я. — Не жди меня. Мне тут надо кое-что выяснить. Это мужское дело.
Напрасно я так сказал. После утренней молитвы, как только я уйду на работу, Надия обязательно сунет сюда нос.
Я поглядел на женщину на обложке книги — такую беззащитную и беспомощную, выставленную на всеобщее обозрение. Наверное, надо уничтожить книгу, чтобы Мириам или Надия ее не увидели. Подарить Ибригаму? Нет; книга ему понравится, но собьет с пути истинного.
Я поставил оба светильника на стол, по сторонам от книги, чтобы как следует ее разглядеть. Бумага побурела, краска выцвела. Я осторожно переворачивал ломкие страницы, хотя почти не сомневался, что еще до рассвета сожгу книгу. Но сначала прочитаю как можно больше. Я успокоил мысли молитвой, вспомнив хадис Пророка о пользе знаний.
В 1365 году весь мир был охвачен кровопролитной войной, и на многих страницах книги шла об этом речь. По-моему, всего через год Америка впервые применила ядерное оружие, однако упоминаний о нем я не нашел. (Нашел, правда, какие-то «боны», которые поначалу прочитал неправильно и принял за «бомбы». Но боны — это какие-то ценные бумаги.) Это были небольшие заметки, по всей видимости выдаваемые за правду, о том, как достижения науки были использованы против врагов Америки. Те, которые за правду не выдавали, читать было интереснее, но понимать — труднее.