Все было продумано и рассчитано, а лучшего места для волчьего логовища, чем Калуга, с ее прямой дорогой на Киев, Львов, оттуда в Старый Самбор и Карпаты, где еще оставались, по словам Пашки, его дружки-бандиты, и придумать нельзя.
На худой конец, он мог устроиться работать на один из заводов или фабрик, которыми изобиловала Калуга. Затаиться и ждать… Он точно знал, за ним придут, отыщут, не оставят. Навсегда и крепко связал черт веревочкой из преступлений его с сообщницей — Анной Вейгоцей, хоть и ясно почувствовала Надя, в последнее свидание с Вольтраут, та уже тяготилась своей связью. Любовь иссякла, оставался только страх за прошлое. «Чувство долга», как она сказала Наде.
Теперь она была уверена — оборотни существуют и не только в сказках.
Еще свежо было в ее памяти, что рассказывали ей зечки на Безымянке, работавшие на вскрышных работах в Безымянском карьере.
Снимая верхний слой тундры до глины, они натыкались на рвы, заваленные штабелями «мертвяков», Бог весть сколько времени пролежавших там, в нетающей земле, как в леднике.
Вольный прораб (фамилию его теперь напрочь забыла Надя, помнила только, что нашли его весной пятьдесят третьего повесившегося или повешенного прямо в галерее, где бегали вагонетки по канатной дороге через реку до кирпичного завода) рассказывал по пьянке зечкам, что покоились там тела зеков, расстрелянных еще до войны, одних из первых поселенцев Воркуты. Были они все контры — троцкисты со Старого кирпичного завода, как тогда назывался Второй кирпичный, перестроенный в конце войны пленными немцами по более совершенному образцу. И зверствовал, командуя расстрелами, вдосталь помучив несчастных, не то капитан, не то майор, по фамилии Кашкетин.
И, если верить тому, что рассказывал о расстрелах, осевших в его памяти как «кашкетинские», вольняшка-прораб, то сомневаться в существовании оборотней не приходилось.
Антонина Коза тоже знала о Кашкетине и, понизив голос до шепота, сказала Наде: «Были, были тогда, это нелюди!»
Стряхнув с себя задумчивость, она спросила Волка:
— Сколько там времени? Спать, наверное, пора!
Но он не ответил. Голова его тяжело ткнулась в лежащие на столе сложенные руки, глаза устало полуприкрыты. Казалось, он изо всех сил боролся со сном. Надя осторожно потрогала его плечо.
— Вы чего, спите, что ли?
— Не сплю, так придремал, двое суток на ногах!
— Идите в комнату, нехорошо за столом спать, тетя Варя утром приедет, а вы, как порося у корыта! Идите, я постелю.
Едва перебирая ногами, Волк дотащился до дивана и повалился мешком, как подкошенный. Надя сняла с кровати одну из маленьких подушек — «думок» и подсунула ему под голову.
— Ты чего? Чего? — спросил он и снова упал головой на подушку.
— Ничего! Спите спокойно, если можете, — прошептала она и вышла, тихо притворив за собой дверь.
С лампой в руке она быстро прошла на кухню, взяла свой стакан и его кружку и тщательно вымыла в ведре. Остаток водки из бутылки вылила в ведро, а в бутылку налила из чайника
кипятка. От горячей воды бутылка лопнула и донышко отвалилось прямо в ведро с водой.
Осторожно ступая по половицам, она вышла во двор и выплеснула ведро в отхожую яму, вместе с бутылкой, а пустое ведро поставила под водосточную трубу и вернулась в дом.
Немного погодя она зашла в комнату, где спал Волк. При неверном свете лампы лицо его казалось серым и угрюмым.
— Вставай, Василь, хозяйка приехала! — крикнула Надя.
В ответ, он не поднял головы и даже не пошевелился.
Напряженно вслушиваясь, она еще постояла за дверью, но, уловив чутким ухом его размеренное, спокойное дыхание, вернулась в кухню, достала из сумки белый пуховый платок, сбросив старый, в котором приехала, сняла с вешалки пальто и, запихнув все в авоську, вынесла на заднее крыльцо. В тот же миг движения ее стали четкими и проворными. На цыпочках она прошла в чулан и достала жбан с керосином. Отлила в ковш и так же тихо, по-кошачьи ступая неслышными шагами, вошла в комнату, плеснула на кровать, скатерть и занавески на окнах. Вторым заходом обильно смочила его драповое пальто и набросила ему на ноги. В спешке, она все же, мельком успела бросить взгляд на Волка и была поражена: во сне его лицо было безмятежным и значительным. «Оборотень!» — внутренне содрогнулась Надя. Затем полила половики, которыми был устлан пол в комнате, и, все еще прислушиваясь, достала из кухонного шкафчика связку ключей от дома и быстро положила их себе в сумку.
Точно рассчитанными движениями, аккуратно, не пролив ни капли на свою одежду, смочила керосином свой старый платок и положила его под дверь.
В коридоре она толкнула табуреткой жбан, и керосин быстро потек вдоль половиц, пробираясь в сени, под дверь чулана. Обжигая руку, сняла с лампы стекло и, вывернув тряпкой горящий фитиль до отказа, бросила лампу на пол, под дверь на свой платок.
Задыхаясь от едкого дыма, она замерла на мгновенье, но, убедившись, что платок вспыхнул и буйно загорелся, схватила с кухонного стола свою сумку и опрометью бросилась вон, через заднее крыльцо, где лежала авоська с ее вещами. Не запирая наружной двери, она выскочила в сад и, добежав до сарая, надела платок и пальто. Огородами выбралась на соседский двор. Собака соседей было залаяла на нее, но, узнав Надю, замолчала, приветливо махая хвостом.
На ходу заправляя платок под воротник пальто, она вышла через калитку соседнего дома, не забыв накинуть обратно крючок на калитке, и, пробежав темным переулком метров триста, остановилась — дальше идти она не могла. Ноги ее подкашивались и не держали. Она вынуждена была прислониться к забору, перевести дух и унять противную дрожь в коленях. Постояв недолго, она достала из сумки флакон с одеколоном «Гаяне», вымыла себе руки, а флакон бросила в канаву, слегка присыпав листвой. Где-то совсем рядом послышались торопливые шаги, и Надя поспешила укрыться за деревом. По противоположной стороне переулка прошли двое мужчин, оживленно переговариваясь промеж собой.
Пропустив их вперед на некоторое расстояние, она быстро двинулась дальше. Переулок кончился, и она вышла на широкую улицу имени Кирова, которую хорошо знала. Отсюда рукой подать было до кинотеатра «Центральный», куда она несколько раз ходила с тетей Варей, когда жила у нее в свой отпуск.
Как ей помнилось, с минуты на минуту должен был закончиться последний сеанс. И верно, едва она подошла к зданию кинотеатра, как раздался пронзительный звонок, возвещающий об окончании сеанса, ярко вспыхнули огни у подъезда, и тотчас двери распахнулись настежь. Через минуту толпа молодежи с хохотом, визгом и криками, выплеснулась потоком на улицу,