тому прибывший к нам из Петербурга». В день убийства
Фёдора Павловича Карамазова он как специально оказался в доме исправника
Михаила Макаровича Макарова и совсем не случайно: «Николай же Парфёнович Нелюдов даже ещё за три дня рассчитывал прибыть в этот вечер к Михаилу Макаровичу, так сказать, нечаянно, чтобы вдруг и коварно поразить его старшую девицу Ольгу Михайловну тем, что ему известен её секрет, что он знает, что сегодня день её рождения и что она нарочно пожелала скрыть его от нашего общества, с тем чтобы не созывать город на танцы. Предстояло много смеху и намёков на её лета, что она будто бы боится их обнаружить, что теперь, так как он владетель её секрета, то завтра же всем расскажет, и проч. и проч. Милый, молоденький человечек был на этот счёт большой шалун, его так и прозвали у нас дамы шалуном, и ему, кажется, это очень нравилось. Впрочем он был весьма хорошего общества, хорошей фамилии, хорошего воспитания и хороших чувств и хотя жуир, но весьма невинный и всегда приличный. С виду он был маленького роста, слабого и нежного сложения. На тоненьких и бледненьких пальчиках его всегда сверкали несколько чрезвычайно крупных перстней. Когда же исполнял свою должность, то становился необыкновенно важен, как бы до святыни понимая своё значение и свои обязанности. Особенно умел он озадачивать при допросах убийц и прочих злодеев из простонародья и действительно возбуждал в них если не уважение к себе, то всё же некоторое удивление…»
Именно Нелюдов первым нарушил в Мокром уединение Дмитрия Карамазова и Аграфены Светловой и пристрастно их допрашивал по всей следовательской науке, заранее уверенный в их виновности. Молоденький следователь ещё не совсем стал «Нелюдовым» («Нечеловековым»), ещё не утратил способность смущаться и краснеть. Характерна в этом плане сцена увоза измученного допросами Дмитрия Карамазова из Мокрого, когда арестованный хотел попрощаться с ним за руку, но тот руку свою спрятал за спину: «— Следствие ещё не заключилось, — залепетал Николай Парфёнович, несколько сконфузясь, — продолжать будем ещё в городе, и я конечно с моей стороны готов вам пожелать всякой удачи… к вашему оправданию… Собственно же вас, Дмитрий Фёдорович, я всегда наклонен считать за человека, так сказать, более несчастного, чем виновного… Мы вас все здесь, если только осмелюсь выразиться от лица всех, все мы готовы признать вас за благородного в основе своей молодого человека, но увы! увлеченного некоторыми страстями в степени несколько излишней…
Маленькая фигурка Николая Парфёновича выразила под конец речи самую полную сановитость. У Мити мелькнуло было вдруг, что вот этот “мальчик” сейчас возьмёт его под руку, уведёт в другой угол и там возобновит с ним недавний ещё разговор их о “девочках”…»
Вероятно, со временем Нелюдов станет в своих следовательских делах совершенным «инквизитором» (от лат. inguisitio — расследование) вроде Порфирия Петровича из «Преступления и наказания».
Немец
«Крокодил»
Хозяин крокодила Карльхена. Деловитость этого немца-гастролёра, говорящего с чудовищным акцентом, особенно проявилась после того, как его отвратительный Карльхен проглотил Ивана Матвеевича: «Насоветовавшись с своей муттер, он потребовал за своего крокодила пятьдесят тысяч рублей билетами последнего внутреннего займа с лотереею, каменный дом в Гороховой и при нём собственную аптеку и, вдобавок, — чин русского полковника…» И когда с ним попытались спорить, он обиделся: «— Безумны! — вскричал немец обидевшись, — нет, я ошень умна шеловек, а ви ошень глюп! Я заслужиль польковник, потому што показаль крокодиль, а в нём живой гоф-рат [чиновник] сидиль, а русский не может показаль крокодиль, а в нём живой гоф-рат сидиль! Я чрезвышайно умны шеловек и ошень хочу быль польковник!..»
В определённой мере прототипом этого персонажа послужил немец Гебгардт, который в 1864 г. действительно показывал в Пассаже живого крокодила, а позже основал в Петербурге Зоологический сад.
Неустроев
«Записки из Мёртвого дома»
Арестант, промышлявший в остроге «шитьём женских башмаков и выделкой кож». Это он погубил «лучшего друга» Достоевского (Горянчикова) — Культяпку: «Культяпкин мех чрезвычайно понравился Неустроеву. Он содрал его, выделал и подложил им бархатные зимние полусапожки, которые заказала ему аудиторша. Он показывал мне и полусапожки, когда они были готовы. Шерсть вышла удивительная. Бедный Культяпка!..» За горькой иронией автора угадывается большая боль. В книге Ш. Токаржевского «Каторга» (1912) рассказывается о том, как после гибели Культяпки Достоевский нашёл новую бездомную собаку, дал ей кличку Суанго, а живодёру Неустроеву сразу же дал два рубля, дабы тот не покушался на мех собаки. Неустроев это пообещал и обещание выполнил, чем, косвенно, как бы искупил свою вину за Культяпку, так как Суанго спас впоследствии Достоевскому жизнь, выбив из его рук чашку с отравленным молоком, которую подсунули ему в госпитале Ломов и его сообщники. Полное имя этого арестанта — Филипп Неустроев.
Нефедевич Аркадий Иванович
«Слабое сердце»
Сослуживец, сожитель по квартире и ближайший друг Васи Шумкова. Рассказчик называет его в отличие от товарища полным именем-отчеством, иронично отказавшись пояснить, почему так делает. Но затем становится ясно, что, хотя друзья и оба молоды, оба люди восторженные и мечтательные, но всё же сильный и здоровый Аркадий Иванович, более рассудительный и практичный, выступает в роли как бы старшего брата слабого и духом, и телом Васи. Впоследствии черты, намеченные в этом образе, будут развиты в образе Разумихина из «Преступления и наказания».
Нецветаев
«Записки из Мёртвого дома»
Арестант, артист острожного театра. «Благодетельный помещик вышел в адъютантском мундире, правда очень стареньком, в эполетах, в фуражке с кокардочкой и произвёл необыкновенный эффект. На эту роль было два охотника, и — поверят ли? — оба, точно маленькие дети, ужасно поссорились друг с другом за то, кому играть: обоим хотелось показаться в офицерском мундире с эксельбантами! Их уж разнимали другие актёры и присудили большинством голосов отдать роль Нецветаеву, не потому, что он был казистее и красивее другого и таким образом лучше бы походил на барина, а потому, что Нецветаев уверил всех, что он выйдет с тросточкой и будет так ею помахивать и по земле чертить, как настоящий барин и первейший франт, чего Ваньке Отпетому и не представить, потому настоящих господ он никогда и не видывал. И действительно, Нецветаев, как вышел с своей барыней перед публику, только и делал, что быстро и бегло чертил тоненькой камышовой тросточкой, которую откуда-то достал, по земле, вероятно считая в этом признаки самой высшей господственности, крайнего щегольства и фешени. Вероятно, когда-нибудь ещё в детстве, будучи дворовым,