Читать интересную книгу Люди на перепутье. Игра с огнем. Жизнь против смерти - Мария Пуйманова

— Руженка, — сказал в полдень накануне Нового года доктор Хойзлер своей молодой жене, — я не хотел бы портить тебе настроение… но ты, вероятно, уже слышала эту печальную новость?

— Не достал икры? Как это на тебя похоже!

— Наш молодой друг Курт пал под Сталинградом.

Ро вынимала из шкафа с серебром чашки для бульона и приборы к новогоднему ужину. Горничную у нее взяли по тотальной мобилизации, и теперь пани Ро была вынуждена делать все сама. Когда она заехала к матери и попросила ее вести хозяйство, та отказалась. Ноги ее не будет в доме Хойзлеров.

— Жаль его, — заметила Ро, звякая вилочками и ножами, — он был парень хоть куда. А что фон Хемпке? Придет?

— Придет. От него-то я и узнал.

Ро взяла кусок замши и принялась начищать новогоднее серебро.

— Так как же с икрой, Густав? — спросила она неумолимо.

Второго февраля артистка Власта Тихая, как обычно, пришла в театр с небольшим опозданием. Нужно быть в уборной в шесть, а она явилась в половине седьмого. Она вошла в театр через служебный ход. Привратник постучал ей в окошечко.

— Пани Тихая! Пани Тихая! — высунул он голову ей вслед. — Сегодня мы не играем. Запрещено. Только что из министерства сообщили. Театр закрыт.

Обернувшись, Власта окаменела, как соляной столп. Привратник с удовольствием наблюдал за ее изумлением.

— Траур по Сталинграду. Сталинград в руках русских, — подняв брови и наморщив лоб, произнес он грудным басом. Даже гестапо не могло бы придраться к такому серьезному и достойному выражению скорби. Но народу со швейковскими традициями все понятно.

Какой восторг! Сердце у Тихой забилось. Она наклонилась к привратнику.

— Пан Знаменачек, — произнесла она растроганным голосом влюбленной девушки, — вы как-то тут жаловались, что не можете достать ни капельки сливовицы. Я вам принесу!

И Власта вылетела из театра, точно ее сдунул февральский ветер.

— Придет весна, придет красна, — приговаривала она весело, как ребенок — считалку, мчась почти вприпрыжку. Февральский дождь брызгал ей в лицо, ноги в безобразных, неуклюжих белых валенках (она радовалась, что достала хоть такие) утопали в грязи запущенной Праги. Затемненный город был неприветлив, но разве захочется сейчас домой! Как всегда, чтобы привести мысли в порядок, Власте было необходимо движение. Она мчалась против ветра, подставляя ему грудь, набирая в легкие свежий влажный воздух, и жаждала поделиться новостью с друзьями. Жаль, что поблизости нет никого из надежных коллег! Не могла же она останавливать на улице незнакомых людей! Но ей очень хотелось сделать это.

Какая-то воинская часть перешла мост и свернула на набережную. Солдаты больше не пели «Wir fahren gegen England»[218]. Они топали молча, позвякивая в темноте оружием.

— Глядите, они идут побеждать на всех фронтах — «за Европу», — заметил во мраке чей-то насмешливый голос.

Власта не переносила вермахта и поэтому свернула в боковую улицу. За углом она налетела со всего размаху на прохожего, который шел навстречу. Он зажег электрический фонарик. Это оказался Станислав Гамза.

— Станя, я тебя не убила?

— Ну что ты! В данном случае — нет, — засмеялся молодой Гамза, когда-то пытавшийся покончить с собой из-за актрисы. — Но что произошло, Власта, — по-ребячьи приоткрыл он рот, — что ты здесь делаешь? Ты бежишь из театра? А я только что собрался посмотреть на тебя.

— Тебе не повезло, — сказала Власта со своей обычной резкостью. — Прикрыли нашу лавочку.

Она была маленького роста, и ей пришлось встать на цыпочки, чтобы без церемоний обнять Станю за шею и шепнуть ему:

— У них траур по Сталинграду. Он наш.

— Чудесно! Власта, ты золото, спасибо тебе, — произнес Станя с такой восторженной благодарностью, как будто актриса сама защищала Сталинград; и хотя с тех пор, как они разошлись, он при случайных встречах всегда чувствовал некоторое смущение, сегодня он схватил Власту за руку и крепко пожал ее.

— Через месяц все кончится, — радовалась актриса.

— Ну, Власта, через годик… и то еще будем очень и очень довольны. Но все равно хорошо. Прекрасно. До свидания! Будь здорова.

Станя помахал шляпой и зашагал дальше. Он необыкновенно обрадовался этой важной новости. Она несла его как на крыльях. Станя летел со всех ног. Что скажет Андела! Вдруг он остановился. Спектакля в театре не будет. Как же я дам знать Анделе? Ведь я ее не увижу. Они условились встретиться в буфете во время антракта. У Анделы какое-то дело за городом, и она не может вовремя попасть в театр. Он должен был сообщить ей, все ли благополучно. Да. Вагон, в котором везли «яйца», ушел с товарным поездом в Бероун. Конечно, с опозданием, как вообще сейчас ходят поезда. Станя расхаживал за Вышеградским вокзалом и курил в ожидании, когда пройдет этот вагон. Он делал вид, что пришел на свидание, никак не может дождаться своей возлюбленной и ломает себе голову, что же с ней случилось. К счастью, все обошлось хорошо: Станя дождался вагона, а теперь — Сталинград. Эта новость все озарила радостью.

Новость о Сталинграде преобразила чехов. Всякому известно, как бывают недовольны жители Праги, если в театре в последнюю минуту изменяется программа! А сегодня все уходили спокойно, не бранились, подавляли улыбку. Никто даже не потребовал обратно денег, никто не обратился в кассу — это что-нибудь да значит для такого практичного народа, как чехи. Нет, будем справедливы! Была еще одна такая же ночь, когда водители такси везли призывников, не беря с них ни крейцера, когда люди были ласковы друг с другом и не думали о деньгах, — ночь мобилизации. Тогда еще Станя не знал, что его обманули, посылая в армию, что собственное правительство отнимет у него оружие и отдаст врагу. И что жалкие остатки чешского оружия придется закапывать в землю, прятать в пещерах и по чуланам у старых бабок, с риском для жизни провозить под углем и картошкой, как сегодня эти «яйца». К счастью, вагон проследовал куда нужно, задание выполнено, но вот Анделы нигде нет. В котором часу бывает антракт? Смотря по тому, когда меняют декорации на сцене. Приблизительно около половины девятого. Догадается ли подождать его Андела?

Станя решил, что он к этому времени вернется к театру, а пока, чтобы не бродить зря, обосновался в кафе напротив. Увидать Анделу из окна он не мог — на окнах было затемнение. На февральском ветру дико плясал и хлопал траурный флаг и скрипело древко. Оккупанты, видимо, совсем потеряли голову, если позакрывали театры и объявили траур. Раньше они все-таки держали в секрете свои военные неудачи. Но торжественно гремящий громкоговоритель убеждал посетителей кафе, сидящих за суррогатным кофе с сахарином и за чаем из шиповника, что немецкие герои, защищавшие до последнего издыхания каждую пядь земли под Сталинградом, будут отомщены, что мы идем к блестящей победе и что Германия, пока ее ведет гений Адольфа Гитлера, непобедима. Люди заслоняли газетами насмешливо улыбающиеся лица от шпиков, которыми кишело кафе, болтали о пустяках, а Станя думал, что сегодня ночью у него невыносимо разболится зуб, и тогда можно будет прямо с утра отправиться к зубному врачу, где работает Андела, — если только она не придет сегодня вечером, — и сообщить ей новость.

В кафе она не зашла. У театра ее тоже не было. Станя обошел кругом все здание и теперь ждал трамвая на остановке, где было ветрено, с ощущением, что не испытал настоящей радости по поводу Сталинграда, потому что не мог, пока она не остыла, разделить ее с Анделой.

У каждого человека жизнь непременно делится на настоящие и ненастоящие минуты. Время, проведенное дома с матерью, которую Станя нежно любил, но от которой беспрестанно приходилось что-то скрывать, оберегая ее, как и время, проведенное с подростком Митей, — конечно, не было настоящей жизнью, это была просто видимость жизни. И работа в библиотеке закрытого университета тоже была только жалким прозябанием до тех пор, пока однажды в старый Клементинум не пробралась тихая, как галлюцинация, неприметная девушка, которая тут же и исчезла. Но в самое тяжелое время, когда участь, угрожавшая народу, нависала над головой Стани, точно брезентовый верх машины, везущей человека к месту казни, девичья рука приподняла покров, и в просвете между тучами он увидел лазурь. Хотя с Анделой у Стани были связаны воспоминания о самых трудных испытаниях, выпавших на долю семьи Гамзы, все же от свидания к свиданию ему жилось все легче и легче. Он отдавал в девичьи руки отчет о своих поступках. Они были незначительны и, будь он один, были бы бессмысленны. Встречаясь с Анделой, Станя нащупал электрическую сеть подполья, раскинутую по родной стране, попавшей в беду, и сознание, что он включен в эту сеть, придавало ему новую энергию. Когда случается несчастье с человеком, для него нет ничего пагубнее, чем оставаться пассивным зрителем своей судьбы и не сопротивляться ей. Стане больше не приходилось стыдиться перед отцом и сестрой за то, что он не хотел понять их, пока они были живы. Когда он писал стихи и статьи для подполья, передавая затем рукописи Анделе, когда он прохаживался, как сегодня днем, у вокзала, чтобы доложить ей об этом вечером, он напряженно готовился к тем единственно настоящим минутам, которые необходимы человеку. Его жизнь сосредоточивалась вокруг коротких встреч с Анделой. А что, если бы Стане пришлось иметь дело с неприветливой пожилой женщиной? Конечно, он работал бы во имя освобождения родины и все равно точно выполнял бы задания и являлся бы на условленные свидания — с этим не шутят. Но то, что его посвятила в дело ласковая, задумчивая девушка, давало ему силы жить, принесло такое огромное счастье! Только бы с ней ничего не случилось!