Читать интересную книгу Дневники Фаулз - Джон Фаулз

Чувствую, как меня роняют на что-то мягкое. Слышу: «Все кончено. Вы опять в своей кровати». Кровать мягкая и теплая. На мгновение чувствую себя ребенком. Затем вдруг спрашиваю себя: «И это все? Я правда сделала это?» Страшное ноющее оцепенение там, где когда-то был мой живот, подтверждает: да. Чувство блаженного облегчения и несколько слов самой себе вроде: «Ты через это прошла, ты это сделала, в это невозможно поверить». Засыпаю, погружаюсь в безбрежное море сна. Ощущаю, что неподвижно лежу на спине, руки аккуратно сложены на груди. Я — статуя из камня, я больше никогда не пошевелюсь.

Часть девятая

ВОСХОДЯ НА ПАРНАС

7 января 1962 года

Две мои цели в поэзии:

1. Отыскать путь к сердцу.

2. Выжать из слов все возможное.

Что касается первого, то прямой подход заведет в тупик. Надо следовать другим путем, не столь прямолинейным. Это можно сравнить с восхождением на гору. Уже не сосчитать, сколько раз альпинисты взбирались по прямой на Монблан; так что ныне (по крайней мере так считают) заслуга состоит не столько в том, чтобы покорить вершину, сколько в том, чтобы проложить к ней новые тропы. Подобное ощущение, что все вершины уже покорены, отличает все виды современного искусства; отсюда поглощенность его творцов вопросами техники — не предметом как таковым, а способами, какими предмет может быть охвачен. Иными словами, сегодня предмет искусства является опытным полем для упражнений и показательных выступлений. Соотношение здесь такое же, как между естественной мышечной силой первобытного человека, Тарзана, и жизнью и устремлениями гимнаста, тренирующегося в спортивном зале.

Под «сердцем» я подразумеваю все, что не имеет отношения к подобной деятельности: напору и упражнениям в спортивном зале. Иначе говоря, все, в чем предмет как минимум не менее важен, нежели подход к нему. То есть когда смысл столь же значим, сколь слова, в которые он облечен. La pensée vaut le style[663].

Но даже окольный путь должен вести к вершине.

Что касается второго, то это вопрос техники. Надо разбивать 1 ритм, подавляя функциональные слова. Стремление к результату сродни двойному прыжку вместо обычного. Или движению товарных вагонов поезда. Слова должны с силой подталкивать другие вперед.

Вчера вечером были на вечеринке в предместье Хэмпстед-Гарден. Супруги Ричард и Джин Тейлор. Комната, полная энергичной и вполне преуспевающей молодежи. Мне идти не хотелось, поскольку Тейлоры — закадычные друзья супругов Хендри, каковые, разумеется, тоже присутствовали.

Вымученная беседа: не мог придумать, о чем говорить. С такими, как Хендри, у меня нет ни малейшего желания общаться, ибо это — чистая потеря времени. Элиз считает, что так проявляется моя необщительность, но в былые времена именно по ее инициативе нам случалось прерывать отношения. Что же касается моей собственной нелюдимости, на которую она мягко попеняла, то отрицать ее не приходится. В самом деле, подобные вечера, перспектива общения с парами вроде Хендри (новейшие фильмы, спектакли, книги — смертельное лакейское тупоумие подобного трепа) — все это навевает на меня бесконечную скуку.

В таких обстоятельствах я стараюсь вытягивать из людей все, что смогу; а из людей, которых слишком хорошо знаешь, ничего не вытянешь. В итоге от такого рода встреч не остается ничего, кроме чувства пустоты. С большинством людей достаточно общаться раз в полгода. И лишь с очень немногими — чаще.

10 января

Ронни Пейн. С этой супружеской парой мы не виделись много лет. Они стали спокойнее. Одинокие, вроде нас; только кажутся от этого более ожесточенными, сильнее переживающими собственную отчужденность.

Он, как обычно, припас несколько забавных историй. Одна из них — о некоем Джайлсе, корреспонденте «Таймс» в Париже. Сноб до мозга костей, он страшно гордился тем, что его жена не кто иная, как леди Китти. И вот какой-то француз приглашает его на прием.

— И возьмите с собой миссис Джайлс.

— М-м, вообще-то говоря, она не совсем миссис Джайлс…

— Не важно, не важно, все равно приводите!

24 января

Проявление воли в искусстве слова ни к чему не приводит.

30 января

Просыпаюсь среди ночи. Очень бледная убывающая луна подпирает новую — сияющую мертвенно-матовым блеском. Становясь свидетелем такого зрелища, чувствуешь в себе что-то вуайерское. Будто в первый раз видишь луну голой.

8 февраля

Камин. Девушка из Танганьики, из племени гуджерати. Сегодня утром провалила тест по стенографии (всего-то навсего ошиблась в двух словах). А в обеденный перерыв исполосовала лезвием собственную ладонь. С какой стати?

— Так мне легче, — отвечает. — Я и раньше так делала.

И не врет. Я сам в этом убедился, когда она продемонстрировала мне свои запястья. Истерика? Мазохизм? Сидит себе, тихо улыбаясь, молчаливо предлагая не устраивать сыр-бор по этому поводу. Я почувствовал, что есть в этом что-то очень восточное. Чего европейцам не понять.

Общий рынок. Обе стороны странным образом уверовали, что проблема может быть решена исключительно на экономической основе. Словно все исторические, культурные, эмоциональные или международные факторы не более чем пустая сентиментальность. Мне же кажется, что экономическая сторона дела здесь как раз наименее важна и неспособность политиков уразуметь это вполне оправдывает то презрение, какое к ним испытываешь. Я хочу быть европейцем, а не жителем Британского Содружества[664].

Антониони, «Ночь»[665]. Еще один очень хороший фильм, похоже, превратно понятый критиками. Это чистейший Расин: стилизованные персонажи «из знати» существуют по законам некой геометрической психологии, все в их судьбах предопределено в истинно янсенистском духе и разыгрывается с математической последовательностью. Атрибуты обстановки, в которой они обитают, современны, но я не вижу в них никакой принципиальной необходимости. Антониони, как и Расин, демонстрирует свое видение общечеловеческого удела и общечеловеческих отношений. Не могу себе представить, чтобы целью режиссера было тронуть сердца зрителей; при таком раскладе катарсис попросту невозможен. Единственно верная реакция на этот фильм — «чистое» интеллектуальное наслаждение («чистое» в таком же смысле, в каком мы говорим о «чистой» математике).

В последнее время мы снова общаемся с Дженнифер Ардаг. Она рассталась со своим невыносимым Джоном. Приятная сухая женщина, пресыщенная стереотипностью манер и образа мыслей и в то же время не чуждая повышенной чувствительности и застенчивости — по-своему тоже стереотипных. На днях мы пили с ней кофе, все было скучно и скованно, однако украшением вечера стало примечательное чудище — некая миссис Болтон-Смит, истовая мужеподобная христианка лет сорока или около того. В черном платье, как у образцовой вдовы викария, волосы убраны вверх, как у домохозяйки, никакой косметики, за стеклами очков поблескивают колючие серые глаза. Исполненная стародевичьих ужимок, без конца теребящая цепочку на шее, издающая булькающие звуки и хихикающая над собственными шуточками. Одна из новых христианок, стремящихся быть «молодыми», в меру эпатируя окружающих. То и дело роняющая словечки «тупологовый» и «битник» и вечно готовая обратить всех на свете в собственную веру (я ненароком заметил, что частные школы положили христианству конец, и тут-то простодушная овечка вся взвилась). Регби, по ее словам, воспитывает в ребятишках истинно христианский дух: трудиться, трудиться, трудиться. Дженнифер рассказала, как они с сыном зашли в католический храм и он сказал:

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});