Это была первая связная мысль, которой удалось продраться сквозь традиционные круги в глазах и мутную тупую боль в голове.
«Я хоть добрел домой или… а где мы вообще пили?..»
Кантор с отвращением открыл глаза. Память где-то шлялась по своим делам, внутренние голоса помалкивали.
Окружающий мир немного прояснился и предстал перед похмельным взором товарища Кантора в виде огромной белой ромашки на синем фоне.
«Приходил Орландо? – попытался воззвать к загулявшей памяти мистралиец. – Мы что-то курили? Или…»
Он чуть приподнял голову, чтобы расширить обзор, и обнаружил, что сказочный цветочек является не плодом больного воображения, а фрагментом интерьера. И что таких цветочков здесь аж целый диван и еще два кресла.
«Если мы еще и по борделям прошлись, Ольга мне это припомнит…»
В слабой надежде, что подобная расцветка мебели может иметь какое-нибудь более невинное объяснение, Кантор повернул голову, огляделся и тут же с глухим стоном уткнулся лицом в согнутый локоть.
Память со злорадной исправностью откликнулась на зов и вернулась к своим обязанностям.
Почему-то люди частенько идут на поводу у собственных заблуждений, и одно из них гласит, будто приличная доза алкоголя – верный способ забыть о несчастьях и бедах, особенно о тех, которые нельзя никак исправить и нужно только пережить. Увы, подобное забвение не длится дольше одной ночи (если только эта ночь не заканчивается белой горячкой и продолжительным визитом в приют для умалишенных). Особая злая ирония ситуации заключается в том, что, даже пробудившись утром с провалами в памяти, искавший забвения первым делом пытается вспомнить, где он находится, как сюда попал, что и с кем вчера пил и по какому поводу. Разумеется, в отличие от первых двух-трех вопросов последний оказывается самым простым и доступным, и бедняга с огорчением вспоминает, что пил как раз для того, чтобы забыть.
«Ну что, помогло?» – поинтересовался внутренний голос.
«Ага, минуты на полторы», – зло откликнулся второй такой же.
В какой момент их стало два, Кантор точно не помнил, потому что голоса были очень похожи и он долгое время по привычке считал их одним, пока однажды они не начали ссориться между собой. Кажется, все-таки после Лабиринта. По крайней мере, это было самое логичное объяснение. Но могло такое случиться и раньше. Оправившись от первого впечатления, весьма близкого к шоку и едва не сведшего Кантора обратно в Лабиринт, он вмешался в разговор своих голосов и категорически заявил: «Вас там двое, вот между собой и общайтесь, только так, чтобы я вас не слышал!» К сожалению, бесстыжие голоса слушались не всегда и периодически все же набирались наглости обратиться к нему.
«Заткнулись оба! – отозвался Кантор. – Не до вас! Меня и так за психа держат, а если кто увидит, что я с похмелья сам с собой разговариваю…»
Кажется, началось все с двух полуквартовых бутылок на кухне великодушного дяди Вити. Не зря, ох не зря первым делом по пробуждении вспомнился принц-бастард Элмар – этот рыжий верзила мало того что напоминал окультуренного варвара с поэтическими наклонностями, он и пил точно так же.
Поначалу Кантор опасался, что им не о чем будет говорить: у него свои секреты, личные, у лавочника свои, служебные, единственные общие знакомые – девочка Саша да ее подружка Настя, а обсуждать их – как-то не по-мужски… Разве что поинтересоваться, что за странность такая приключилась с Сашиным возрастом. Девочка решительно не пожелала об этом говорить, а настаивать было неуместно и бесполезно. Может, друг семьи что-то об этом знает? А то как-то уж больно похоже на один случай противоположного перекоса в возрасте, с которым Кантор не так давно столкнулся в своем родном мире. Нет ли тут какой закономерности?
Узнать что-то толком не удалось. Виктор то ли еще недостаточно выпил, то ли действительно настолько плохо разбирался в вопросе. «Спроси лучше Дэна, как вернется, – сказал. – Или отца спроси, они тебе толковее объяснят. Малявка по детской дури вляпалась со своей магической наследственностью. Одноклассница ее в школе чем-то обидела, а она в отместку прокляла, а оно возьми и сработай. Но дети в своих обидах не умеют соразмерять… как там Дэн говорил?.. должное и излишнее. Вот этим излишком по ней и вдарило. Это то, что я в общих чертах знаю. А как оно там в точности получается – пусть кто-то расскажет, кто в этом разбирается… Чего сидишь, наливай».
И понеслось…
Звякает горлышко бутылки о край стакана, булькает прозрачная жидкость, жирным влажным шлепком валится с перекошенного бутерброда кусок не то рыбы, не то мяса…
– Мя-а-а-а-а-аву-у-у-у!
– А это что еще такое?
– Это моя кошка. Она сначала тебя стеснялась, но как учуяла, что здесь едят, мигом начхала на условности. Кира, кис-кис… на, и попробуй только понюхать и отворотить морду.
– Странное имя для кошки.
– Для одноглазой – в самый раз. Ты не против, если она тут поживет?
– Да пока-то ладно, а как ты уедешь домой, куда ее девать? Я же здесь бываю раз в месяц, а то и реже. С собой забери, что ли. У вас там кошки водятся?
– Конечно. Странный вопрос.
– А чего странного? Вот, например, на Каппе… ну где я работаю… там кошки не водятся. Так заберешь?
– Не знаю… Может, Настя возьмет… А то я что-то сомневаюсь, что Кире это понравится.
– В смысле, кошке?
– Как раз не кошке.
Дзинь-дзинь. Буль-буль.
– О, пока мы не забыли… Ты же так и не прочел, что на этой бумажке написано!
– Да ну ее, пусть Санька тебе прочтет, если интересно, только на фига? Ну сказал этот хмырь, что обобрали какого-то пьяного, правда это или соврал – я не знаю, и ты не знаешь… Может, ограбили кого или из чужой машины украли, что это меняет? Не пойдешь же ты дальше расспрашивать. Пусть Макс разбирается. А эта штука в самом деле артефакт? И она волшебная?
– А ты думал? Она меня даже в другом мире нашла.
– Как же ты такой красотой разжился?
– Она сама выбирает хозяина.
– Да ты что?
Для поддержания разговора Кантор поведал историю чакры Трех Лун, насколько знал сам. На протяжении его рассказа «дзинь-дзинь» и «буль-буль» повторились еще несколько раз, по каковой причине оба собутыльника почувствовали друг к другу то особое доверие, от которого так настойчиво предостерегал когда-то своих подчиненных непьющий Амарго. Для Кантора этого оказалось недостаточно – то, о чем он молчал, было глубоко личным, и делиться таким он не стал бы даже с лучшим другом или отцом Себастьяном, не говоря уж о случайном знакомом. А вот у Виктора все тайны оказались служебными. Ведь сто раз прав был товарищ Амарго…
– Слушай сюда, – уже не совсем твердо и слегка сбиваясь на длинных словах, заговорил папин коллега. – Ты умеешь хранить секреты?
– До сих пор никто не жаловался, – с готовностью отозвался Кантор.
– Так вот. Щас я тебе солью служебную тайну, чтоб не трепался нигде. Твои приятели, которые потерялись, пока ты… ну того… – он красноречиво повертел пальцем у виска, – они все нашлись и все в порядке. Вот только вчера они сидели у меня в лавке и искали зеркалом сначала тебя, а потом Повелителя.
– То-то мне показалось, что кто-то на меня опять пялится! – тут же вспомнил Кантор. – Не показалось, значит! Мафей все-таки научился продираться дальше стен дворца!
Конечно, не мешало бы этим двум болтунам языки повыдергивать, но за то, что они выжили и нашлись, Кантор готов был простить даже сочувственные обсуждения своей персоны с посторонними.
– Мафей как раз ни хрена и не научился, а вот их приятель-волшебник… как же его… а, мэтр Вельмир…
– Твою мать! – Кантор от полноты чувств подскочил на стуле и стукнулся головой о шкафчик. Нехило так стукнулся, до сих пор шишка… – Они же этого Повелителя уделают в два счета и со всем покончат в считаные дни, а я здесь сижу и ничего не застану! Виктор, ты можешь взять меня с собой туда?
– Как? В карман посадить? Успокойся и сядь, в лавочке все под контролем, я отсюда бутылку водки протащить не могу, не то что живого человека.