Читать интересную книгу Человек под маской дьявола - Вера Юдина

Я бросилась за ней следом, хотела остановить, утешить, помочь справиться, но Генрих поймал меня в дверях и до боли, крепко, прижал к себе. Он уткнулся лицом в мои волосы и прошептал одно только слово:

— Треблинка…

Я застыла на мгновение, пока смысл произошедшей трагедии дошел до моего затуманенного сознания, и в ужасе закричала, схватилась за лацканы его мундира и разрыдалась, пока Генрих продолжал крепко прижимать меня к себе.

Все закончилось слишком быстро. Генриетта с семьей прибыли в Варшаву, по поддельным документам. Едва они сошли с поезда, Оскара арестовали. Не предъявляя обвинений, просто схватили на перроне и потащили в толпу. Генриетта бросилась за ним, волоча за собой детей. Возможно, если бы она осталась в стороне, если бы не привлекала к себе внимания, трагедии можно было бы избежать, но когда она набросилась на жандарма и начала гневно кричать, что перед ним сестра генерала фон Зиммера, тот бросил недоверчивый взгляд на детей, сделал свои выводы и отдал приказ увезти и их. Это было вопиющим нарушением всех законов, но в те времена законы мало кого волновали. Тогда Генриетта начала проситься присоединиться к своей семье. На что жандарм надменно усмехнулся.

— Зачем вам мараться связями с этими грязными свиньями. Считайте, что мы помогаем вам.

Остальные мольбы, угрозы и уговоры, разбивались о стену надменности и пренебрежения. Так Генриетта осталась одна на пустом перроне, в панике думая, что можно предпринять. Найди она Генриха сразу. Не трать столько времени на бесцельное ожидание. Трагедии можно было бы избежать. Но Генрих опоздал всего на несколько минут, когда тела его племянников уже выносили из камеры.

Генрих искренне пытался помочь сестре, не смотря на их холодные взаимоотношения. Он поднял все свои связи, чтобы узнать, куда именно направили Оскара с детьми. Я не хотела верить, что сообщив сестре ужасную новость, он скорее всего догадывался, что последует дальше. Я предпочла оградиться от этой стороны его дьявольской натуры, туманом слепого доверия.

Тело Генриетты нашли на следующее утро, в двух шагах от нашего дома, в красивом парке, на скамейке. Не справившись с потерей всей своей семьи, Генриетта приняла яд. Упокой Господи ее душу…

13. Предательство.

Память о Холокосте необходима,

чтобы наши дети никогда не были жертвами,

палачами или равнодушными наблюдателями.

(Иегуда Бауэр).

Беда пришла к нам в дом, вскоре после смерти Генриетты. В то время Варшава уже стала зоной активных боевых действий. Повсюду стреляли: повстанцы, оставшиеся в живых евреи. Союзники бомбили город с неба. Спокойному быту нашего дома пришел конец.

Все служащие в доме, были приходящими. Рано утром, ни свет, ни заря, они под конвоем приходили долгой и опасной дорогой из гетто, а поздно вечером возвращались обратно. Только Янушу, как личному учителю Александра, по всем правилам хороших домов Европы, мы выделили маленькую комнатку на чердаке. Я уверена, что Генрих пошел на это больше из соображений личной безопасности, чем из-за человеческого сострадания, ведь возвращаться Янушу было некуда, да к тому же каждый раз ходить мимо караула, было опасно и могло однажды навести на всех нас беду. Но я была благодарна, даже за это.

Не смотря на мои уговоры позволить и остальным служащим оставаться в нашем доме, Генрих был непреклонен. Он жестко ответил мне: «Нет!», и добавил: «Анни, ты слишком далеко заходишь».

Однажды я спустилась вниз, как раз к тому времени, когда конвой обычно приводил наших служащих. Зрелище это было ужасное, горстка людей, сопровождаемая вооруженными солдатами, шла через город пешком, и в жару и в холод, и в снег и в дождь. Нельзя было останавливаться или замедлять ход. Один из наших работников, в один из дней не выдержал такой нагрузки, и скончался по дороге. Он просто упал и больше не поднялся. Ева рассказывала мне, что их колонна даже не затормозила, только офицер, для того чтобы убедиться в смерти несчастного, пустил тому пулю в лоб.

Часы показывали семь утра, начинало светать, а в доме по-прежнему царила мертвая тишина. С кухни не доносилось ни звука. Было тихо и в подсобных помещениях, и никто не расчищал главную дорожку и никто не натирал до блеска окна. Дом словно вымер.

Я то и дело подбегала к окну у парадной двери и каждый раз тревожным взглядом окидывала улицу. Надеясь, что еще минута и из-за домов появится колонна дорогих моему сердцу людей и все пойдет своим чередом. Но время шло, по улице проходили только чужие и не знакомые мне люди.

Не в силах больше теряться в догадках, я поднялась к Генриху. Он не спал. Сидел в кресле у окна и читал газету.

— Где наши люди? — с порога спросила я.

Генрих опустил газету, бросил на меня спокойный, молчаливый взгляд и пожал плечами. Я могла бы ему поверить, если бы не успела слишком хорошо изучить.

— Они разве еще не пришли? — в голосе его скользила презренная мне фальшь, он снова что-то скрывал от меня.

Я захлопнула дверь и прошла на середину спальни.

— Генрих! — воскликнула я. — Что происходит?

Генрих тяжело вздохнул, видимо собираясь с силами, не зная как произнесли страшную правду.

— Мы уезжаем в Берлин. Служащие нам больше не нужны. — Сообщил он.

— Когда?

— Через два дня.

— Хорошо, два дня еще должны пройти. Пусть сейчас их приведут! Они нужны мне! — требовательно воскликнула я.

Генрих вскочил и отбросил газету, в глазах его вспыхнула ярость. Он сжал кулаки, затем глубоко вдохнул, успокаивая себя и ответил, не глядя мне в глаза:

— Это не возможно, Анни, их уже увезли.

Сердце сковали тиски ледяного ужаса.

— Куда?

Он поднял взгляд, и ему не надо было отвечать, я прочитала ответ в его подлых глазах.

— Нет! — закричала я, мне захотелось наброситься на него, но я бросилась из комнаты.

Он вновь предал меня. Он обещал, но предал меня и тех, кто ему доверял! Вновь рыдания душили горло, а по щекам побежали слезы. Я сбежала вниз, выбежала из дома и бросилась в ту сторону, где должно было находиться то самое гетто. Я задыхалась, слезы застилали глаза скрывая дорогу, но я продолжала бежать в неизвестность. Бежать в никуда. Бежать от страшного человека, поселившегося в моем сердце.

Генрих выбежал за мной. Я не видела его. Я только слышала его глухие шаги у себя за спиной. Как могла, я старалась бежать быстрее, все еще надеясь успеть. Я не знала, что буду делать, и как буду спасать всех своих людей, но не могла даже представить себе той мысли, что больше не увижу их никогда. Никогда не увижу Евы, не поймаю случайно ее печальный и молчаливый взгляд, никогда не услышу ее голоса. Никогда не поговорю с Натаном, с Яковом, с Рами. С этими людьми я провела так много времени, и больно было даже представить себе, что их коснулась та же беда, что и остальных евреев оккупированной Польши. Мы часто стараемся закрывать глаза и не проникаться к чужому горю, если оно не касается наших близких, не касается людей, которых мы знаем. Так и я, жила в огромной паутине лжи, закрывая глаза на все, что происходит вокруг. Люди которых я знала, были в безопасности и мне было все равно, что творится вокруг. Я не прикасалась к той правде. Боялась. Но судьба как всегда переиграла меня, наказывая за безразличие.

— Анни! — прогремел голос Генриха.

Я задыхалась, но не останавливалась. Он догнал меня почти сразу. Поймал и развернул к себе. Я не могла видеть его лица из-за слез застилавших глаза. Я не могла дышать из-за боли бурлящей в груди. Генрих тряхнул меня за плечи и грубо прижал к себе.

— Куда ты бежишь? — крикнул он.

— Я должна остановить тот поезд. Я скажу им, что произошла ошибка и мы вернем их домой! Еву, Натана, Рави, Мойсю, Паскаля… — сквозь рыдания, словно больная я перечисляла их имена.

— Анни, мне очень жаль. — Скорбно прошептал Генрих.

— Верни их обратно. Ты ведь можешь…

— Не могу…

— Почему, Генрих? Почему ты делаешь это?

— Это не моя воля. Я не могу ничего изменить! Пойми!

— Они моя семья… — с попыталась предпринять последнюю попытку, в надежде достучатся до него.

— Они в Аушвице. Мне обещали, что с ними ничего не случится. Они будут работать и выживут, Анни. Это все, что я мог сделать для тебя…

Генрих уткнулся лицом в мои волосы, и крепко прижал к себе. Он делал мне больно, но в тот момент я ничего не чувствовала. Я позволила ему вновь завладеть моим сердцем. Я в очередной раз поверила ему.

— Теперь я твоя семья, Анни. — прошептал Генрих. — Я и Александр. Это все, что я могу сделать для тебя. Прости меня… Прости… Пойдем домой… люди смотрят…

Я позволила тогда увести себя в дом, как бы трудно мне не было идти, я все же покорно последовала за ним. Я шла рядом, как побитая собака, всхлипывая и вздрагивая от душивших слез. Дома я поднялась наверх и закрылась с Александром в своей комнате, я долго-долго плакала, прижимая мальчика к себе. Он так и не понял тогда, куда делись все люди из нашего дома, и почему мы вдруг остались одни. Но покорно сидел на моих коленях, и крепко обнимал своими маленькими ручонками, то и дело вытирая набегавшиеся слезы.