Читать интересную книгу Человек под маской дьявола - Вера Юдина

— Не смей сравнивать моих детей с мясом, — злобно прошипела Генриетта.

— Оставайся здесь, я попробую что-нибудь узнать.

Дверь распахнулась, и Генрих едва не снес меня, вылетая из кабинета. Я успела отойти в сторону. Бросив на ходу недовольный взгляд, он схватил свое пальто и выбежал из дома. Я вошла в кабинет. Генриетта сидела в кресле и бездумно смотрела в окно. Когда я подошла к ней, она обернулась. Я не о чем не спрашивала, она заговорила сама. Но это вовсе не значило, что она прониклась ко мне, ей просто хотелось чтобы ее кто-то послушал.

— Стефании совсем недавно исполнился годик, а Карлу уже пять лет. У него есть все данные, чтобы стать великим художником. Вы бы видели как он рисует — это божественно. Мой муж говорит, что евреи одарены талантами от Бога, и оттого нацисты так не любят нас. Они нас боятся… Перед свадьбой, я приняла его веру… Но они забрали его, а меня оставили, так как рождена я немкой. Разве это справедливо? Если моей семье суждено пройти этот путь, я должна быть рядом с ними… Разве можно разлучать мать и детей? Разве можно разбивать семьи? Разве можно разбивать сердца. — Ее голос надломился, она уронила голову на руки.

Мне показалось, что Генриетта бредит, и ей совершенно не важно, слушают ее или нет. Я видела перед собой женщину, полную отчаяния, но не могла найти для нее слов утешения. Как бы то ни было, она была одной из них… она оставалась немкой. Светловолосой и голубоглазой. Высокомерной и надменной. Я предпочла смолчать.

Из коридора послышался тихий топот маленьких ножек, и на моем лице невольно отразилась мягкая улыбка. В дверях появился Александр. Он осторожно заглянув, с любопытством посмотрел на странную женщину.

— Аня. — позвал он меня.

Не смотря на то, что ситуация в нашей семье наладилась, Александр привык ходить по дому тихо и незаметно, опасаясь быть замеченным случайными гостями генерала. Я не учила мальчика этому, он сам понял, что так будет правильно. Выросший в условиях гетто, он знал, что офицер в серой форме, может быть опасен. Как бы то ни было, Генрих и его однополчане, оставались смертельной опасностью для еврейского мальчика.

— Да мой хороший, — отозвалась я.

Александр еще раз осмотрелся и быстро подбежав ко мне, протянул ручки. Я взяла его на руки. Генриетта бросила на мальчика уставший взгляд.

— Очаровательный ребенок. Ваш?

— Да.

— Вы еврейка? — недоверчиво сощурившись, поинтересовалась Генриетта, рассмотрев в Александре характерные черты лица.

— Нет.

— Его отец еврей?

— Его родители евреи.

Генриетта заинтересованно посмотрела на меня.

— Кто вы такая? Судя по вашей одежде, вы не прислуга. Неужели Генрих все же преступил свои принципы и завел роман с полукровной.

— Я русская. У нас с Генрихом нет романа.

— Ты иммигрантка? Я слышала, что после революции многие из ваших, бежали за границу. Ты одна из них?

— Я пленная.

На лице Генриетты отразился неподдельный испуг, она всплеснула руками и охнула от удивления.

— Кто-нибудь знает, что ты живешь здесь? Генрих притащил тебя из России? Ты хоть понимаешь, что больше евреев, эти полоумные ненавидят русских? Они называют вас варварами.

— Это смешно.

— Возможно. Если ты русская, откуда в доме еврейский ребенок? — Генриетта смерила Александра холодным, изучающим взглядом. — Я хорошо знаю Генриха, он не из тех, кто славится добротой и состраданием.

Я решила, что разговор надо продолжить без ребенка. Позвала Януша и передала ему мальчика. Генриетта бросила еще более непонимающий взгляд на учителя и ее изящные брови, едва уловимо дернулись вверх.

— Это не мыслимо… — пробормотала она сама себе под нос.

Когда Януш исчез, унося с собой мальчика, я встала напротив Генриетты.

— Вы хорошо знаете Герниха, не берусь оспаривать это утверждение, но видимо я, знаю его лучше. Я нашла Адама у стен гетто. Его родители погибли и он остался сиротой. Генрих позволил оставить мальчика в доме.

— Позволил оставить, — надменно усмехнулась Генриетта, и впервые я заметила тонкие паутинки морщинок в уголках ее глаз. — Однажды Генрих привел в дом щенка. Ему тогда было около одиннадцати. Генрих долго уговаривал маму разрешить оставить несчастное создание. Мама не смогла отказать, Генрих всегда был их любимчиком. Так в нашем доме поселилось милое и забавное существо. Паник, мы звали его Пани. Первое время Генрих был самым заботливым хозяином, он таскался со своим питомцем повсюду, и часто возвращался с прогулки довольно поздно. Но однажды, они пришли все грязные, а морда Пани была в крови. Оказалось, что Генрих обучал его охоте на крольчат. Маленькие такие, знаете, с мизинчик. Совсем крошки. Так вот, Паник, по приказу своего обожаемого хозяина, разрывал носом нору и вытаскивал оттуда беззащитных детенышей. С огромным удовольствием Пани разрывал свои жертвы в клочья. А Генрих стоял и наблюдал… Отец застрелил Пани. Генриха наказали и запретили впредь заводить домашних животных. После смерти питомца, он долго плакал и кричал, что ненавидит нас всех. Это было жутко, слышать слова проклятия из уст родного брата. Со временем гнев его утих, и он просто замкнулся в себе, делая вид, что мы перестали для него существовать. Он не здоровался по утрам, не разговаривал с нами, не отвечал на вопросы. Мы словно стали призраками в его идеальной, одинокой жизни. — Она печально вздохнула и продолжила. — Когда я выходила замуж, Генрих даже не явился на свадьбу. Написал в открытке: «Однажды ты пожалеешь о своем выборе». Поэтому я и пришла к нему… Может быть такое, что он уже тогда знал, что все это произойдет? А та несчастная девушка, что погибла от его любви… Он стер ее с лица земли своей проклятой и эгоистичной любовью. Так что, дорогая моя, я хорошо знаю Генриха. Такой он, на самом деле, наш Генрих — беспощадный и жестокий. И если вы тешите иллюзии о его благородстве и отваге, оставьте их… они бессмысленны.

Она снова отвернулась к окну, и углубилась в осознание своего горя. Не зная, что ответить, я поспешила скрыться.

— Скоро ужин, я помогу Еве накрыть на стол.

Словно госпожа нашего дома, Генриетта взмахнула рукой, давая понять, что не смеет более меня задерживать. Королева отпускала свою фрейлину.

— Вы присоединитесь к нам?

— Я не голодна. — Холодно ответила она.

Я вышла, оставив Генриетту в одиночестве, бросив напоследок лишь один случайный взгляд. Она продолжала неподвижно сидеть в кресле. Я плотно закрыла за собой дверь. Пусть она побудет наедине со своими мыслями. Наверно так было правильно.

Она не присоединилась к нам за ужином, оставив приглашение без ответа. После ужина, я уложила Александра спать и спустилась вниз. Генриетта уже переместилась в гостиную. На небольшом столике стояла остывшая еда, к которой она так и не притронулась. Когда я вошла, Генриетта, с распушенными по спине, волнистыми локонами, медно-русого оттенка, сидела у рояля и склонив голову, смотрела на клавиши. Я замерла на пороге, боясь потревожить ее умиротворенное уединение. В тот же момент, Генриетта взмахнула руками, и опустила свои тонкие длинные пальцы на клавиши. Зазвучала музыка. Она играла Лунную сонату. Спокойно и чувственно покачиваясь, погружаясь в размеренный темп мелодии. Божественно! Она играла божественно. Я сглотнула ком, подкативший к горлу. Захотелось броситься к ней, упасть на колени и обхватив ее ноги разрыдаться вместе с этой великолепной и божественной женщиной.

Я подошла к ней и села рядом. Генриетта даже не посмотрела на меня. Сохраняя спокойствие, она продолжала играть. На одно мгновение, музыка захватила меня и я почувствовала как закружилась голова, так проникновенно и жалобно играла Генриетта, намеренно снижая темп и яростнее ударяя по клавишам в самых волнительных и сильных моментах. Казалось, что именно так плачет душа каменной женщины — проникновенно, жалобно, тревожно.

Послышался звук открывающейся двери, и шаги. В гостиную вошел Генрих. Я обернулась и в глаза бросилась неестественная ему бледность. Он прятал глаза и тяжело дышал, переминая в руках кожаные перчатки. Генриетта доиграла, опустила руки на колени и обернулась. Не надо было спрашивать, что бы понять какие новости он принес. И Генриетта не спрашивала. Она не отрываясь смотрела на брата. На ее мраморном лице, застыло холодное безразличие. На нее страшно было смотреть без слез.

Генрих бросил перчатки на комод и убрал руки за спину. Я видела, как он подавлен, и как трудно ему произносить слова. Он молчал, видимо собираясь с силами. И вдруг резко поднял голову, поймал взгляд Генриетты и сдавленно, скорбно произнес:

— Мне очень жаль…

Генриетта шумно вдохнула и отвернулась. Я заметила, как по ее щекам заскользили слезы. Я попыталась обнять ее, но она отстранилась и поднялась. По пути к выходу, она подобрала свою шляпку, перчатки, зонтик и ушла.