Вдруг страшно захотелось увидеть Лихо. Рассказать о том, чем не могла поделиться ни с друзьями, ни с матушкой. О ночном кошмаре – был ли он предзнаменованием, проблеском возможного будущего. О том, есть ли другие способы опознать в человеке колдуна, кроме как заглянуть в глаза в час перед рассветом. А ещё хотелось рассказать о горечи, сомнениях и тревогах, грызущих меня изнутри. Казалось, он единственный способен понять…
Понять, что истинная причина совсем в другом. Прочесть в сердце то, что я сама не желала признавать, и что не решилась бы произнести вслух.
Однако я силой отмела этот порыв, потому что разум признал его глупым и ребяческим. Так и стояла неподвижно, обхватив себя руками, с хмурой сосредоточенностью глядела на костер. Ветер трепал длинную выцветшую рубаху, бросал пряди в лицо и свистел в ушах. Трещало пламя, разбрасывая яркие искры. И трещали в самом его центре проклятые кости.
Ветер вдруг донес из села крики. Тихие и далёкие – слов не разобрать. Снова зашевелилось нехорошее предчувствие. Я подошла к изгороди, прислушалась, пригляделась.
В центре, на вершине плоского холма, собиралась толпа. Ее почти полностью скрывали избы, но я видела, как люди тянутся туда с окраин. Наверно, их привлек шум, как и меня. Слышны были яростные голоса и испуганные крики. Кто-то жалобно завывал. Я застыла в раздумьях, пойти ли посмотреть, что происходит, или остаться и следить за костром, ведь кости нужно долго жечь.
Размышления прервала спешащая ко мне Беляна. Ещё издали она махнула рукой. Девушка шла по траве рядом с тропой, приподняв подол, чтобы не запачкать одежду грязью, намешанной десятками ног.
– О, ты здесь, как хорошо! – воскликнула подруга, перемежая слова шумными вдохами после быстрой ходьбы. Щеки ее раскраснелись, глаза округлились то ли от потрясения, то ли от испуга. – Я как раз… А что это ты палишь?
Беляна остановилась у изгороди и с интересом взглянула мне за спину, на костер, сложенный прямо посреди двора.
– Подклад, – ответила тихо. – Нашла сегодня.
– Ох, батюшки, что же это творится! И у тебя тоже подклад! Ну, теперь хотя бы ясно, почему яйца с кровью и куры того…
– А что, у кого-то ещё нашли? – насторожились я.
– Да-да, представляешь! Все село на ушах стоит. Слышала, что под порогом того мужика – ну, помнишь? – который в бане угорел, нашли поросячий череп. И хозяйка ещё припомнила, что перед смертью мужа тоже гнилые яйца находила! Жуть какая, Огниша!
– Значит, он все-таки умер из-за порчи. Понять бы, кого же он так обидел…
Беляна снова округлила глаза и выпалила:
– Так нашли колдунью!
Я растерянно заморгала, не уверенная, послышалось ли мне, или, может, это какая шутка. Выдавила наконец:
– Как это? Кто?
– Ну, то есть, народ говорит, что колдунья, – поспешно поправилась подруга. – Это Томира. Соседи стали замечать, что у них у всех коровы разом начали молока меньше давать, и оно совсем не жирное, а у Томиры наоборот, и молока больше, и масло она сбивает хорошее. Люди говорят, что крадёт она молоко у чужих коров при помощи колдовства, так-то!
От такой новости я опешила. С сомнением глянула на центр села, который все больше заполняли люди.
– Всего лишь из-за молока на нее подумали?
– Ну, ещё потому, что зубы кривые. Бабка Нежанина говорила, что кривые зубы – признак урождённой колдуньи. Либо хвост, либо ещё горб.
– И что там за сборище?
– Так чего я и пришла за тобой! Это старейшина всех созывает на совет. Будет колдунью судить.
Глава 11. Логово монстра
На площади в центре села теснилось не меньше сотни человек. Ещё пара десятков – молодежь и дети в основном – расселись на жердях и столбах ближайших изгородей, на крышах и нижних ветках деревьев. Двое крепких суровых мужиков с неприязнью вцепились в плечи седовласой женщины и держали ее у всех на виду на свободном клочке земли посреди толпы.
Томира – я знала ее лишь поверхностно – вертела головой и бормотал что-то в ответ на обвинения, летящие из толпы. Заплаканные глаза покраснели, затравленный, испуганный взгляд метался по искривленным злобой лицам в поисках хоть малого проблеска сочувствия. Повойник ее сбился на сторону, а рукав порвался, видно, когда пыталась отбиться. Сквозь прореху видна была бледная кожа ее плеча, дряблая, покрытая родимыми пятнами. А пышная фигура женщины только подтверждала то, в чём её обвиняли: что крадёт сливки и ни в чем себе не отказывает.
Мы с Беляной пробиваться через толпу не стали, а тоже залезли на изгородь, где уже сидели друзья. Были здесь брат Беляны, Богдан, Нежана и Милана, и ещё другие, с кем я не так часто общалась. Яромира не было, но, приглядевшись к толпе, заметила его в первых рядах. Стоял он вместе с отцом, хмурым седым воином, давно ушедшим на покой после того, как потерял руку в бою.
Над площадью стоял такой шум, что закладывало уши. Люди ругались и кричали, и каждый на свой лад обвинял Томиру во всех неудачах. Сложно было что-то разобрать, но, похоже, винили ее не только в краже сливок, но и в болезнях скота, в чахлых всходах, в том, что у кого-то в подполе в зерне завелись мучные черви.
– Слышала, Огниша, – наклонилась ко мне Нежана, – что сегодня утром две семьи нашли у себя мертвых животных?
Я вскинула брови, а в сердце снова кольнула тоска, когда вспомнилась собственная корова.
– Да?
– Ну так. Овцу нашли прямо посреди загона, – поведала подруга. Ей приходилось напрягать голос и говорить у самого уха, чтобы хоть что-то пробилось сквозь гвалт. – Говорят, остальные овцы от нее шарахались, близко не подходили. А ещё, говорят, была у нее на шее рана вроде следа от укуса, но непонятно, чей это укус.
По телу пробежала дрожь. Я взглянула поверх чужих голов на женщину, которую обвиняли в колдовстве.
– А второй кто?
– Кто? А, кошка. Правда, следов у нее на шее не было. Может, от болезни или старости, кто знает. Хотя… – вдруг оживилась Нежана, – говорят же, что кошки нечисть видят. Может, и эта что-то такое увидела.
Грубые выкрики стали понемногу затихать. И мы притихли, обернувшись к площади. В центр вышел старец с резным посохом и в красной выцветшей накидке поверх простой рубахи. На лбу красовалось очелье¹ с обережной вышивкой, седая опрятная борода доставала до центра груди. Старейшина Доброгост поднял вверх руки в жесте, которым обычно призывал к тишине и порядку на сборах. Когда смолк последний голос, старейшина стукнул трижды посохом и начал:
– Я выслушал ваши жалобы, а теперь слушайте меня! – Его низкий хрипловатый голос был на удивление сильным для человека преклонного возраста. Народ воззрился на него в ожидании. – Вы обвиняете Томиру в колдовстве, и это серьезное обвинение. Знаю, вы все напуганы и скорбите – наш уважаемый волхв Рябина найден мертвым, и нет никаких свидетелей тому происшествию.
– Она его убила! – закричали из толпы. – Извела, колдунья!
Томира после этих слов принялась всхлипывать, готовая вот-вот разрыдаться. Старейшина снова поднял руку, стукнул посохом и повысил голос:
– Тихо! Она или не она – разберемся. Но до того призываю вас не принимать скорых и необдуманных решений! Да, всем нам хочется поскорее найти виновного, но какие есть доказательства?
– Молоко… – начал было кто-то, но Доброгост оборвал его жестом.
– Томира! Обвиняют тебя, что крадёшь сливки с чужого молока. Объясни-ка нам, почему твое молоко жирное, и удои хорошие, тогда как у соседей совсем пустое?
– Да я не зна-а-ю, – запричитала тонким голосом женщина, – не зна-а-а-ю!
Ответом ей был хор недовольных выкриков.
– Врешь! Колдунья! Ведьма!
– Не пра-а-авда-а-а! – выла Томира. Слезы катились по пухлым щекам, рот чернел широким овалом на покрасневшем лице.
Люди кричали в каком-то исступлении, совсем непохожие на тех, кого я знала. Злые, безжалостные. Обезумевшие от страха. Бояться колдовства и чужого дурного умысла – в нашей природе, но я и подумать не могла, что вести о смерти волхва вкупе с парой подкладов вызовут столь рьяное возмущение.