Он не понимал, почему она так делает. Жюли догадывалась, что никто вокруг этого не понимал. А дело было в том, что она совсем не стремилась стать известной. Жюли знала, что Уинстон считает ее странной и эксцентричной, и был совершенно прав, но ей было это безразлично. Мысль об известности и популярности абсолютно не трогала ее. Оказаться на виду публики, стать объектом внимания зрителей и прессы было выше ее сил. Чувство это было совершенно инстинктивным и, по-видимому, имело какое-то отношение к ее страху быть открытой для окружающих. Но, если бы кто-нибудь спросил ее, что же она в себе скрывает, Жюли не смогла бы и сама ответить на этот вопрос. Видимо, что-то сугубо личное, что-то, что имело для нее большое значение. Может быть, ее отец, то, что она делала, чтобы его защитить.
Жюли казалось, что она была от рождения лишена чего-то важного. Того, что заставляло других стремиться к славе и большим деньгам. Ей не нужно было ни то ни другое. Она получала удовольствие от самого процесса творчества, и ей этого было вполне достаточно.
Даже при том, как мало она сделала для Уинстона, для его успеха, он все равно обращался с ней как с самым важным и ценным художником, который когда-либо выставлялся в его галерее. Скорее всего потому, что они вместе стояли у истоков общего дела.
И, хотя Жюли и считала, что он с ней обращается так же, как и с остальными, она высоко ценила его теплоту и доброту. И его ум.
Вот и сейчас он сказал:
— Дорогая, что я могу сделать, чтобы почаще тебя заманивать к себе?
Они сидели у него в офисе, только что вернувшись с обещанного им ей обеда.
— Но послушай, Уинстон, если я буду приезжать чаще, чем сейчас, ты будешь при каждой нашей встрече отчитывать меня за то, что я слишком мало времени уделяю своим картинам, занятиям живописью. Как ты думаешь, мне это понравится?
— Я бы никогда так не поступил, — сказал он, положив руку на сердце, как будто давая торжественное обещание. — Никогда. — Его рука опустилась. — Раз уж ты вспомнила о картинах…
Жюли тяжело вздохнула:
— Так я и знала, что этим все кончится.
— Конечно, знала, а я был слишком хорошим и добрым, чтобы уже долгое время не поднимать этот вопрос, но, увы, время пришло. — Уинстон сделал рукой драматический жест. — Я способен быть добрым и хорошим только какое-то непродолжительное время, и сейчас время это кончилось.
Он посмотрел на нее выжидающе:
— Ну что? Когда я получу твою следующую картину? И не наглость ли с моей стороны надеяться, что не одну?
Жюли ответила мгновенно:
— Я организую доставку двух картин завтра. Широкая улыбка озарила его лицо.
— Прекрасно! Просто прекрасно! — Вдруг Уинстон задумался, как будто что-то вычисляя. — Ты говоришь, что привезешь мне две картины, а почему бы не привезти больше? Например, четыре?.. Или десять. Я бы мог организовать тебе персональную выставку. Я уже так давно этого хочу. Одно твое слово, и вся галерея — в твоем распоряжении!
Жюли усмехнулась:
— Никаких выставок, Уинстон. Слышишь? Никаких выставок. Но твое предложение мне льстит, и, поскольку ты мой хороший друг, я пришлю еще одну картину.
— Три картины! Я в восторге!
— А мне кажется, что я выпила за обедом слишком много вина, — сказала она сухо.
— Вино? — раздался голос Джоуна позади нее. — Черт, почему я об этом не подумал?
— Джоун! — Уинстон моментально вскочил на ноги. — Какой приятный сюрприз!
— Надеюсь, я не помешал?
Похоже было, что Джоун сказал это только из вежливости, на самом деле его это ни капли не волновало.
— Вы здесь всегда желанный гость, — сказал Уинстон. — Вы же это знаете. Проходите, пожалуйста, садитесь.
Он показал рукой на стул около Жюли.
Проигнорировав предложение хозяина галереи, Джоун присел на край стола прямо напротив Жюли:
— Привет, Жюли.
— Здравствуй, Джоун.
Жюли думала, что больше его не увидит. Она постаралась заставить себя смириться с этим фактом и убедить себя, что поступает правильно. Но внезапно заливший лицо румянец и участившееся сердцебиение дали ей понять, что все ее усилия сведены на нет. Она была безумно рада его видеть, а его близкое соседство волновало ее, как и в прошлую ночь.
— Твое совещание уже закончилось?
— Мы разошлись на перерыв, и я решил позвонить сюда и узнать, здесь ли ты. Когда мне сказали, что ты у Уинстона, я решил заглянуть и посмотреть, как ты себя чувствуешь.
— Спасибо, все хорошо.
Джоун улыбнулся, давая ей понять, что оценил ее сдержанность.
— Это правда, что угостить тебя вином за обедом — очень мудрое решение?
Уинстон засмеялся:
— Да, с моей стороны это был тонкий ход. Жюли расслабилась и только что пообещала прислать мне три своих картины.
— Я хочу купить все три, — проговорил Джоун, не отрывая взгляда от Жюли.
Глаза Уинстона расширились.
— Нет, — сказала Жюли. Прозвучало это мягко, но уверенно.
Темная бровь Джоуна удивленно поднялась.
— Почему нет?
— Они не предназначены для тебя.
— Но ты же выставляешь их на продажу, не так ли? Я готов заплатить любую цену, которую назначит Уинстон. Если проблема не в деньгах, то в чем?
«В том, что я знаю тебя», — подумала Жюли. В каждую картину она вкладывала частичку себя, так что продавать их она считала возможным только незнакомцам. Людям, которые не будут рассматривать свои приобретения как часть загадки, которую она собой представляет.
— Я уверен, что все можно решить… — начал было Уинстон, которому очень не хотелось отказываться от выгодной сделки.
Жюли встала.
— Спасибо за обед, Уинстон. А сейчас мне надо добраться до дома, я не хочу попасть в вечерний час «пик».
Она чмокнула его в щеку.
— Ты же ведь пришлешь мне эти картины, правда?
— Поговорим об этом позже.
Джоун тоже поднялся.
— Я провожу тебя, Жюли. — Он крепко пожал руку Уинстона. — Я настроен вполне серьезно насчет картин Жюли. Не продавайте их никому.
— Нет, конечно, что вы, но я не уверен, что она… — Сбитый с толку Уинстон проводил взглядом уходящую пару.
Жюли торопилась выйти из галереи. Торопилась даже не потому, что надеялась избежать общения с Джоуном, — она знала, что это невозможно, — а потому, что испытала ощущение, будто офис Уинстона внезапно стал резко уменьшаться в размерах и давить на нее. Уинстон и Джоун хотели чего-то от нее, а она просто не могла им это дать. Там, в офисе, Жюли на мгновение показалось, что ей не хватает воздуха, да и места тоже.
Но улицы Нью-Йорка тоже не пустовали, и, выйдя из галереи, Жюли оказалась в движущейся по тротуару массе людей. В ту же секунду она почувствовала на своем локте руку Джоуна, который, проведя Жюли через толпу, подвел ее к стоящему у бордюра длинному черному лимузину и усадил на заднее сиденье. Внутри было тихо, прохладно, и затемненные стекла создавали эффект легких сумерек.