Прозоровский, отдуваясь, полз на четвереньках к ухмыляющейся во сне простоволосой боярыне…
Рано утром в повалушу ворвался тиун и отчаянно затормошил Ряполовского:
— Гонец от великого князя!
Первым пробудился от оклика Орефьич. Оттолкнувшись от боярыни, он шёпотом приказал унести женщин и с отчаянными усилиями поднял хозяина.
— Гонец от великого князя!
— Го-нец?!
Точно вихрем снесло хмель у боярина. В широко распахнувшуюся дверь вошёл гонец, сопровождаемый губным старостой и дьяками.
— Откель будешь, гость ранний? — спросил после обычных приветствий хозяин.
— От всея Русии великого князя!
— За память спаси Бог царя преславного!
И будто между прочим:
— А для пригоды какой понадобился яз великому князю?
Гонец гордо вытянулся и поглядел поверх голов.
— До царя и великого князя всея Русии дошло, что не по правде творишь с меньшою братией.
Прозоровский не сдержался:
— Ещё в позалетошний год сам осударь поущал меня в думе: с бородою, дескать, сходен народ — поколику чаще стрижёшь его, потолику буйнее растёт.
Симеон ехидно покашлял в кулак и, подавив двумя пальцами нос, с достоинством прогудел:
— А воле государевой мы не ослушники. Потрапезуем, чем Бог спослал, да в колымагу.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Глухими тропами, не ведомыми никому, опричь зверя, заходили беглые всё дальше в лесные дебри. С каждым днём становилось холоднее. Ещё изредка встречался одинокий медведь, и запоздалая стая диких гусей задерживалась ещё кое-когда на стынущих озерках; но в самом воздухе чувствовалось уже, что северы не за горами. По-новому шуршала, покрякивая, земля; скользким, как плесень, налётом подёрнулась умирающая листва, и облютевшим от голода волком выл студёный ветер, окутывая седым дыханием своим землю и лес.
Незадолго до первого снега беглые, выбрав поудобнее место, взялись за оскорды. За неделю были готовы скрытые среди кустарника землянки.
С утра вся община расходилась в разные стороны за прокормом. На обязанности Клаши лежала добыча дикого мёда, которым изобиловал лес.
В сумерки беглые возвращались домой с запасами зайцев, лисиц и белок. В удачливые же дни попадались в тенёта ласка, куница или росомаха.
Все меха складывались в общую землянку, где хранилось унесённое добро из вотчины Ряполовского.
Старостой беглые избрали Василия, а казной ведал опытный в хозяйственных делах Тешата.
Общинники отъелись, повеселели и подумывали уже о том, как бы приумножить казну торгом с ближайшим городом. Никто не знал, где расположен этот неведомый город и далеко ли ушли от усадьбы князя, — но это особенно и не тревожило. Пусть попытается кто-нибудь разыскать в непроходимых трущобах подземную деревушку и вступить с ней в единоборство!
Выводков был всегда чем-нибудь занят и почти не встречался с Клашей. Девушка чувствовала, что в душе жениха творится что-то неладное, но боялась первая вызвать его на объяснение.
Ей на помощь пришёл Тешата. Улучив удобную минуту, он свёл влюблённых и без обиняков соединил их руки.
— Побрались бы — чего маяться зря!
Выводков потемнел и, ничего не ответив, ушёл. Позднею ночью он неожиданно ворвался в землянку Клаши.
— Не можно мне больше терпеть!
И, опустившись перед недоумевающей девушкой на колени, с невыразимою мукою поглядел на неё.
— Яз, яз Онисима погубил! Думка была, — по-иному спрокинется! В добро боярское веру в душе держал!
Захлёбываясь, Васька рассказывал до последней чёрточки обо всём, что произошло. Потребность высказаться, покаяться долгие месяцы давила его мёртвой петлёй, и не раз, в припадке отчаяния, он нащупывал за поясом нож, готовый полоснуть им себя по горлу, чтобы покончить, не знать, не чувствовать больше мучений.
Он бичевал себя самыми жуткими словами и бранью, с каждым звуком беспощадно обнажая душу свою перед забившейся в уголок тенью девушки.
— Вот и всё! — выкрикнул наконец рубленник так, как будто оторвал кусок собственного сердца, и отполз к выходу.
— Вася!.. — Вокруг его шеи обвилась тёплая вздрагивающая рука, и повлажневшая от слёз щека прижалась к его щеке. — Не зло замышлял ты… О спасении помышлял…
* * *
День выдался пригожий, солнечный. Клаша накормила общинников запечёнными на углях зайцами и, справившись по хозяйству, ушла за мёдом. Сухое потрескивание хвороста заставило её насторожиться. Вглядевшись, она увидела медведя, подбиравшегося к дуплу.
Затаив дыхание, девушка юркнула в сторону. Медведь прислушался, обнюхал воздух и пошёл ей наперерез.
Клаша закружила по лесу, путая следы. Незаметно она ушла далеко от землянок и очутилась среди непролазной колючей изгороди кустарника.
Медведь почуял человеческий запах и неотступно шагал по следу.
Заметив дупло в вековой сосне, Клаша, не раздумывая, по-кошачьи вскарабкалась на дерево и прыгнула в зияющую дыру. Её сразу всосала в себя тугая пучина.
— Мёд! — с ужасом опомнилась она и вцепилась ногтями в стенку дупла. Но пальцы скользили по сладкой поверхности и не могли удержать тяжести тела.
Пучина всасывала всё безнадёжнее. Тугое и липкое кольцо охватывало уже грудь.
С заходом солнца общинники вернулись в деревушку и, не застав стряпки, нетерпеливо окликнули её.
Время шло. Лес нахохлился, как будто стал гуще и ниже, и потемнел. Клаша не приходила…
— Лихо! — решил Василий и, несмотря на ночь, не слушая уговоров, отправился на розыски. За ним увязались два рубленника.
— Ay — изредка перекликались общинники, пугая чёрную тишину.
— Ау-у! — отзывалось изодранное в клочья глухое эхо.
По шершавой земле, припадая студёным брюхом к ногам людей, струился, крадучись, ветер.
— Ау! — надрывно выкрикивал Выводков. — Откликнись! Ау-у-у!
В ответ улюлюкающе смеялся крепчавший ветер и бросал в лицо густую патоку мглы.
…Едва живая девушка услышала вблизи от себя хриплое дыхание медведя. О кору заскреблись когти. Зверь уцепился передними лапами за сук, а задние осторожно просунул в дупло.
Клаша ожила. В мозгу загорелась счастливая мысль.
«Крикнуть изо всей мочи! — вспомнила она рассказы охотников. — Напугать!»
И, собрав все силы, с истошным визгом ухватилась за лапу.
Медведь рванулся, потянув за собой девушку, спрыгнул наземь и с рёвом скрылся в чаще.
С изодранного лица девушки обильно струилась на хворост кровь. Слипшиеся ноги запутались и повисли на колючих иглах кустарника. Чуть вздымались жёлтые от мёда, точно засахаренные дыни, груди.
Выводков, пробивая путь плечами и оскордом, спешил на рёв. Живая изгородь разодралась. В двух шагах друг от друга встретились человек и медведь.
Зверь на мгновение притих, попятился назад, но при первом же движении рубленника поднялся на задние лапы и ринулся на врага.
Василий отпрянул в сторону, изловчился и ударом обуха раздробил оскалившуюся на него пасть. Обезумевший зверь, раздирая предрассветную чащу смертельным воем, одним прыжком очутился на дереве, на которое успел уже взобраться рубленник.
Этого только и ждал Выводков. Рискуя жизнью, он, почти не целясь, бросил оскорд в противника. Лязгнув о кость, остриё глубоко впилось в медвежий лоб, между глаз. Вскинув окровавленной головой, медведь упал замертво.
Победитель торопливо слез с дерева, вытер дымящийся оскорд о полу епанчи и побежал по следу в лесную глушь…
К полудню Клаша была в деревушке.
За трапезой, на поляне, один из общинников неожиданно вскочил и поклонился девушке в пояс.
— Волишь — не волишь, а от доли своей не уйдёшь!
И, лукаво прищурясь:
— Ежели спослал Бог Василию вызволить тебя от смерти да от боярина, выходит — Богом данная ты жена ему!
Клаша зарделась и спрятала в руки лицо. Выводков развёл руками.
— Чего с нею сробишь? Не любо ей венец принять без попа да не в церкви!..
Тут уж вмешался Тешата.
— От боярской постели уберёг тебя староста наш. От смерти выручил давеча. Кой ещё венец надобен? Со всем нутром своим, выходит, ты ему Богом дана!
Девушка хотела возразить, но хохот общинников смутил её окончательно.
Не успела она опомниться, как кто-то прикрепил к её платочку на голове согнутую венком еловую ветку и закружил с Василием вокруг молодой и стройной сосны.
Тешата снял шапку, поднял над головой прутья, связанные восьмиконечным крестом и, приплясывая, затянул на церковный лад:
— Како сосна стройна, крепка, молода, тако да брачущиеся окрепнут! И како сучьев на той сосне, тако да умножится род высокой раба Божия Васьки и рабы Божией Кланьки — стряпки вольницы нашей многопреславной!
— Аминь! — рявкнули в один голос общинники и наперебой полезли целоваться с молодыми.