— Я в этом уверена, — ответила Рокуэйна. — Я очень устала, Мари, и хотела бы лечь спать.
Она сказала это по-французски, и Мари воскликнула:
— Миледи говорит на нашем языке, как парижанка!
— Merci, — поблагодарила Рокуэйна.
Она собиралась добавить, что наполовину француженка, но подумала, что, дойди такая информация до ушей маркиза, он несказанно удивится.
Вместо этого она сказала камердинеру:
— Будьте добры, передайте месье маркизу: я сожалею, что не смогу поужинать с ним, но путешествие было долгим и очень утомило меня.
— Я уверен, что месье маркиз поймет, — ответил камердинер.
Он вышел, и хотя Рокуэйна с удовольствием поболтала бы с Мари на языке своей матери, но от усталости она не могла произнести ни слова. Мари раздела ее, и Рокуэйна улеглась на райском ложе.
Она заснула в то же мгновение и уже не слышала, как камеристка вышла. Правда, позже ей показалось, что принесли ужин, но она лишь повернулась на другой бок и продолжала спать.
Когда на следующее утро Рокуэйна проснулась, она поняла, что уже не может вот так просто спрыгнуть с постели и раздвинуть шторы; нужно было позвонить в колокольчик, и вызвать камеристку, что она и сделала.
Через минуту появилась Мари.
Когда Мари подняла жалюзи и комнату залил солнечный свет, она показалась Рокуэйне еще прекраснее, чем вечером.
— Отдохнули, Madame? — спросила Мари.
— А сколько времени?
— Почти полдень, Madame. Рокуэйна рассмеялась.
— За всю жизнь я еще не спала так долго! Но тут же подумала, что за всю жизнь ей не доводилось совершать и такого изнурительного путешествия.
Но еще до путешествия она испытывала огромную нервную нагрузку с того дня, когда Кэролайн уехала в Лондон, а она дала согласие на безумное предложение Патрика — выйти замуж за маркиза.
Казалось просто невероятным, что все прошло, как они задумали. Теперь Кэролайн замужем и в безопасном месте, и сама Рокуэйна уже три дня как жена маркиза.
Мари принесла кофе. Облокотившись на подушку и отпивая его маленькими глотками, Рокуэйна поинтересовалась:
— А где Monsieur[4]?
— Месье маркиз уехал, мадам, и просил передать, что сможет вернуться лишь к вечеру.
Рокуэйна вовсе не удивилась и промолчала, а Мари продолжала:
— Месье предположил, что мадам захочет развлечься, поэтому экипаж в вашем распоряжении, мадам.
Рокуэйна, вздохнув, снова легла.
— Пожалуй, я лучше отдохну. Здесь найдется что-нибудь почитать?
— Сейчас я принесу газеты, мадам. А в будуаре есть книги, если мадам захочет что-нибудь выбрать.
Как только Мари вышла, Рокуэйна соскочила с постели и прошла через дверь в смежную комнату, предполагая, что это и есть будуар.
Она не ошиблась. Это была удивительно красивая комната, так же изысканно отделанная, как и ее спальня: с расписным потолком и картинами известных художников на стенах.
К своей радости, Рокуэйна увидела там книжную полку с застекленными створками, на которой стояли книги французских авторов.
Среди них были и такие, о которых они с матерью слышали, но в Англии не смогли достать.
Все книги были интересные, и Рокуэйна не знала, с каких начать. Наконец она выбрала три тома и снова легла.
Мари принесла ей обед, он пришелся Рокуэйне по вкусу гораздо больше того, что ей приходилось есть в Англии.
Она призналась себе, что мать была права, утверждая, что французская кухня — лучшая в мире.
Весь день Рокуэйна читала и лишь к вечеру сообразила, что должна встать, одеться и подготовиться к встрече мужа.
Она уже собиралась было позвонить в колокольчик, как пришла камеристка и сообщила:
— Послание от месье маркиза, мадам: он вынужден задержаться и приедет только к ужину. Он приносит извинения и надеется, что вы отужинаете с ним в половине восьмого.
«Одна проблема решена», — подумала Рокуэйна.
Это означает, что ей не придется переодеваться дважды. Поскольку ей не хотелось думать о том, что ее ждет впереди, она вернулась к чтению книги.
Мари приготовила ей ванну ровно в половине седьмого, а без четверти семь сообщила, что маркиз вернулся.
Рокуэйна ехидно подумала, обладала ли леди, задержавшая его, такими же соблазнительными, как та, рыжими волосами и зелеными глазами.
Потом она решила, что молодой жене не пристало думать о таких вещах.
«Независимо от того, являюсь я молодой женой или нет, — сказала она себе, — это чрезвычайно оригинальный медовый месяц!»
Ей хотелось посмеяться над этим, но, как она ни убеждала себя, что ситуация забавна, на душе у нее лежал камень и она понимала, что нервничает от предстоящей встречи с маркизом.
Чтобы набраться «голландского мужества», как говаривал ее отец, она выбрала одно из самых красивых платьев, купленных герцогиней в Лондоне: белого цвета, что было подходящим для молодой жены, и усыпанное маленькими блестками, мерцавшими словно роса.
Подол и короткие рукава платья украшал узор в виде ландышей.
Высокая талия была все еще в моде, но платья уже не были прямыми и бесформенными, а носились с небольшим корсетом. Эта деталь сделала талию Рокуэйны еще тоньше.
Мари уложила ее волосы и приколола маленькую диадему из искусственных бриллиантов.
Рокуэйна помнила, что у Кэролайн была настоящая бриллиантовая диадема, и ей было интересно, заметит ли маркиз, что ее вещица — всего лишь подделка.
Та, которая была на ней в день свадьбы, принадлежала герцогине и, естественно, осталась в замке. Рокуэйна с легким сожалением подумала, что, кроме обручального кольца, у нее нет ничего ценного.
Если, узнав правду, маркиз выгонит ее из своего дома,она окажется на улице без гроша в кармане и без вещей, которые можно было бы продать.
Затем она убедила себя, что он вряд ли пойдет на такой шаг во избежание скандала.
Если же он все-таки поступит именно так — а она была уверена, что он может быть безжалостным, — ей придется разыскать семью своей матери.
Когда война закончилась, мать написала своим родственникам, и было решено, что после того, как все окончательно утихнет и родители смогут собрать необходимую сумму денег, они поедут в Париж.
После смерти матери герцог приказал убрать все их вещи в кладовку, и девушка не успела взять с собой в замок адреса, которые теперь могли бы пригодиться.
Оставалось лишь сожалеть, что она не написала своим родственникам во Франции.
Одной из причин этого было то, что герцогиня запретила ей общение с теми, кого она все еще называла «врагами», и любые письма во Францию, если бы она их увидела, были бы конфискованы и уничтожены.
«Они где-то в Париже, — успокаивала себя девушка, — и если будет совсем плохо, я попытаюсь отыскать их».