Они поселились в горном замке — Вала называл его прохладно-печальным словом Хэлгор; но это, говорил он, на первое время — у фааэй должен быть дом.
А несколько месяцев спустя Странники нашли — Долину.
Долина эта между двух рек, бегущих с гор, заворожила их чуть печальной красотой и мерцающей тайной тумана, поднимавшегося от воды, полумраком леса и песней тростника в заводях, и колдовскими цветами, прохладой мхов на каменистых склонах и кристальной чистотой ручьев.
Здесь, говорили они, мы останемся.
Здесь, говорили они, будет наш дом.
И Учитель улыбался.
В рассветные часы бывало так, что дымка тумана не таяла под лучами солнца, а поднималась вверх невесомым облачным покровом, и солнце тогда становилось похожим на бледный жемчуг; только к вечеру кисея облаков рассеивалась, и смотрели на землю холодные низкие звезды.
Учитель, спросили они, есть у этой долины имя?
Нет, ответил он.
Лаан Гэлломэ, сказали они. Пусть зовется — Лаан Гэлломэ, чашей звездного тумана, долиной вечерних звезд. Тебе нравится?
И Учитель улыбался.
Здесь были деревья, чьи ветви весной клонились под тяжестью белых цветов, а осенью на них зрели красные в черноту мелкие ягоды, горьковатые и терпкие; и были серебристые сосны, а в реках плескались рыбы, и течение колыхало тонкие шелковистые нити водорослей, а на отмелях можно было отыскать съедобных моллюсков и мерцающие изнутри перламутром раковины жемчужниц.
И здесь Эллери строили свои дома из золотистого дерева, тонким узором резьбы обрамляли окна, перебрасывали через речные потоки кружевные мосты.
Земля щедра к тем, кто умеет слушать и понимать ее; потому от начала она одаривала старших своих детей. Но Арта — не Аман Благословенный: здесь бывает и дождливая осень, и суровые зимы, и холодные весны. Здесь не потекут реки медом и молоком — не взойдут хлеба и не вырастут сады по единому слову Йаванны Кементари, и дичь волей Ороме не пойдет в силки, а веление Ульмо не наполнит сети рыбаков…
Они отыскали дикую рожь и пшеницу, научились пахать поля и растить хлеб. Они приручили диких коней и коз, они пряли шерсть и лен, ткали полотно и окрашивали его красками из золотоцветной лапчатки, череды и охры, из дрока, коры дуба, ясеня и дикой яблони, из трилистника, таволги и бессмертника… Брали кору ивы и дуба, чтобы дубить кожу, и ставили на реке верши из гибких ивовых прутьев. Они научились делать ульи и переселяли туда рои диких пчел; они принесли в Долину саженцы яблонь и слив и развели сады — весной Долина тонула в белой, бледно-розовой, нежно-лиловой пене цветов. Они отыскивали рудные жилы, жгли уголь, ковали металл, варили стекло и гранили камни…
…Почему ты не привел их сюда, Тано? Ведь ты же для них сотворил Долину, я знаю!
Мне хотелось, чтобы они нашли ее сами…
Через десятилетия еще два народа поселились в Северных землях: юго-западные лесистые предгорья Гор Ночи стали домом Измененных-иртха, а на Острова Ожерелья пришло племя Смертных-файар, называвших себя Странниками Звезды — Эллири…
— Тано, почему у тебя нет дома?
Он растерялся:
— Как же — нет… А Хэлгор?
— Нет, — Тьоллэ задумалась, подбирая слова. — Это не то. Гор'тай-арн — камень, скалы… почему у тебя нет такого дома, как у нас? Ты ведь сам говорил — у файа должен быть дом. Лэртэ.
— А ведь и правда, — немного смущенно улыбнулся он. — Я как-то не думал об этом… Будет, конечно! Буду жить с вами. Вот и Гортхауэр уже подумывает перебраться в Гэлломэ. Только сперва для вас. Ну, да что ты? Разве Хэлгалль не тебе в венок вплетал лайни?..
…и была эта невероятная удивленная радость обретения: хрустальными каплями родниковой воды, шелковым шелестом трав, птичьей песней, рассветным солнцем — та же сумасшедшая весенняя радость и непокой, испытанные единожды, возвращавшиеся снова и снова, каждый раз — по-иному, истинностью слов: мир мой в ладонях твоих — кор-эме о анти-эте, таирни.
Потому что каждый видит свои оттенки в бездонном летнем небе, свои песни слышит в кружении осенних листьев и шелесте трав, угадывает свое в огненных и лиловых облаках заката, -
Гэлломэ, Лаан Гэлломэ — гэлли-тинньи, смеющееся серебро звездных бубенцов…
Он слышал их всех — все голоса, чувства, движения души; радостно угадывал еще не родившиеся замыслы, несложенные стихи — так в бутоне цветка предощущаешь легкий пьянящий запах и лунную белизну полупрозрачных лепестков.
Так они стали, эти цветы, — песнью сумерек, лунного светящегося тумана, пронизанного нотами звезд и нитями предчувствий: иэлли. И, когда касался хрупкого чуда лепестков, казалось ему — летящие души держит он в ладонях.
Он говорил цветами и травами: сумеречно-лиловые вечерние кубки айолли - и хрупкое кружево гэллаис, готовое растаять от тепла дыхания; огненные, наполненные пламенем солнца лайни - и предрассветные пьянящие соцветия элгэле;
Гэлломэ, Лаан Гэлломэ — тихий перезвон аметистовых колокольное…
Он жил — на одном дыхании, на счастливом вздохе; юным ветром над пробуждающейся в улыбке снежных и золотых первоцветов землей — он пел и смеялся, и смеялись духи лесов, и танцевали в ветвях, осыпая с едва раскрывшихся листьев медвяные капли росы, и танцевали с ними Дети Звезд; и он был — одним из них, и он был — ими, и жизнь была переплетением тончайших легко-звонких нитей, пронизанных солнцем, искрящейся радостью полета — так бывает, когда вдыхаешь хмельной воздух рассвета, и весь мир бьется сердцем в твоей груди, и хочется петь, смеяться и плакать, и не можешь найти слов, сам становясь песнью: истаивали слова, становясь ненужными — был порог счастья, когда сердце рвалось в небо стремительной птицей и душа не вмещалась в хрупкий хрусталь фраз -
Гэлломэ, Лаан Гэлломэ…
Крылатый юноша, танцевавший в поющем небе с драконами, смеявшийся и певший вместе с весенними ветрами, он был — Арты, а Арта была — его: по праву распахнутого сердца, распахнутых небу ладоней.
Эллери назвали его тогда — Айан'суулэй-йоллэ, Повелителем Весенних Ветров.
…и мир его был в их ладонях.
…Через века, оглядываясь назад, он понимал с беспомощной растерянностью, что — не знает, как рассказать об этих временах. Он помнил все — каждое лицо, облик и голос каждого; каждый дом, каждое дерево, малейшие детали резных узоров, звон каждой струны; все песни и стихи, все дни Гэлломэ. Но когда пытался рассказать, распадалось все — как расколотый витраж, на тысячи и тысячи цветных осколков, на тысячи и тысячи историй — светлых и печальных, занятных, забавных, радостных, грустных…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});