Читать интересную книгу Роксолана. Страсти в гареме - Павел Загребельный

Султанша быстро прошла под апельсиновыми деревьями, так быстро, что чернявая тоненькая рабыня-девочка не успела не только убежать, но даже испугаться, приблизилась к болгарке, обняла ее, поцеловала, заплакала, а потом сказала: «Будешь свободной». И так же неожиданно, как появилась, исчезла, удивляя даже равнодушных ко всему на свете евнухов.

Неизвестно, кто кого просил, кто кого простил, но снова были друг возле друга Сулейман и Роксолана, и Топкапы замирали от райских восторгов, забыв о всех своих пророчествах, отбросив неуместные опасения, спрятав как можно глубже злорадство.

Роксолана попросилась к султану, пришла в его ночь, а ему казалось, что это он наконец пришел к ней, как беззащитный раб, как побежденный воин, как изгнанник и нищий. И когда подала ему милостыню, когда ошеломила его поцелуем, взглядом и молчанием, очертание ее единственных в мире уст показалось ему дороже всех его побед, всех покоренных безбрежных просторов, могущественнее гигантской державы. Одолеть мог самых грозных врагов, но только не самого себя, не свое преклонение перед этой женщиной.

Он что-то говорил ей растерянно и бессвязно — кажется, ссылался на государственные дела и государственные обязанности, — а она покорно молчала, как бывшая маленькая рабыня, такая же маленькая и тоненькая, будто девчонка, будто былинка, ему даже страшно становилось: а вдруг сломается в его тяжелых и цепких объятиях, султанских объятиях… Обнимал весь мир, а перед глазами стояла эта загадочная женщина. Что в ней? И зачем, и почему, и до каких пор? Испокон веков рабынь своих султаны одаривали драгоценностями, чтобы сияли золото и самоцветы в сумерках султанских ложниц, напоминая о богатстве, величии и могуществе. А у Хуррем сияло тело. Да еще как ослепительно!

— Ваше величество, — прошептала Роксолана так тихо, что он едва ли услышал, — почему вы меня покинули, почему забыли? Может, я не мила вашему султанскому сердцу? Но ведь если женщина надоела, достаточно трижды произнести по-арабски ритуальное «Талак, талак, талак!» — «Ты свободна, ты свободна, ты свободна!» — и конец всему, меня не будет, я исчезну, умру, полечу, как маленький аист, в дальние края.

Он улыбнулся почти болезненно.

— Свободна? Я согласен. Ты в самом деле свободна, свободнее всех. Но не от меня, а для меня. Свободна для меня.

— У вас империя, государство.

— Оно не только мое, но и твое.

— Зачем женщине государство? Государство — это только слово, а женщине недостаточно слов. Она все хочет превратить в поступки, так как принадлежит к миру ощутимых вещей: носит воду и дрова, разжигает огонь, чтобы согревать жилище и варить еду, — это для нее дом и семья. Государство для нее не выдуманные законы, которые никогда не применяются, не бесчисленное множество безымянных людей, а рожденные ею дети, воины, умирающие в битвах, не просто бесстрашные борцы, а тоже ее родные дети. Женщина создана, чтобы давать жизнь и оберегать ее, а это так трудно в этом мире, где ее отстраняют от всего, отказывают ей даже в обыкновенном человеческом разуме, не говоря уже о свободе. Но все равно она должна исполнить свое предназначение, позаботиться о порядке в государстве, где царят насилие и хаос, извлечь выгоду от власти, которой завладеет муж, сравниться с ним в разуме, если ей воспрещено превосходить мужа. Ваше величество, я хотела бы быть женщиной!

— Но ты ведь женщина над женщинами! Ты султанша.

— А что султанша? Ей суждены лишь торжественность или любовные страсти.

Султан снисходительно погладил ее золотистые волосы.

Маникюр. Художник Рудольф Эрнст

— Ты забыла о святости.

— Святость? Для кого же? Для толп, которые никогда меня и не видели?

— Для меня. Даже когда я в походах, когда я далеко от твоего голоса, все остается возле меня, твое сердце рядом со мною, твой разум тоже рядом со мною.

— А я, даже чувствуя вашу руку на своей груди, не забываю о расстоянии, которое нас всегда разъединяет.

Султан встал с ложа, завернувшись в просторный шелковый халат, прошел к фонтану посреди ложницы, присел над водой, понуро глядя впереди себя. Спросил, не скрывая раздражения:

— Что надо сделать, чтобы уничтожить расстояние, гнетущее тебя?

— Ваше величество, пожалейте мою тревогу.

Он затаился где-то в глубинах ложницы, откуда не доносился ни малейший шорох. Только вода журчала беспечно, с равнодушием вечности.

— Мой султан, вы знаете, о ком я тревожусь! Примите этих заблудших детей свободы под покровительство своей истины.

Сулейман прошелестел шелком, вздохнул гневливо:

— Что общего у великой султанши с этими неверными?

— В моих жилах течет такая же кровь, как у них.

— Важна не кровь, а вера. Разве султаны смотрят, какая кровь течет в жилах их героев?

— Но ведь, ваше величество, эти люди герои над героями! Рустем-паша не смог одолеть их, даже имея в десять раз больше людей. Он взял их коварством, и они поверили его славянской речи. Мой народ доверчив.

Султан упрямо держался на расстоянии, так, будто надеялся на поддержку темноты. Пока не видел Роксоланы рядом, мог сопротивляться ей.

— Они понесут заслуженную кару. Это разбойники и поджигатели. Я набросил бы петлю даже на шею собственного сына, если бы он начал жечь Стамбул.

— Фатих начинал с этого, мой повелитель. Он превратил Царь-град в пепел, чтобы возродить его еще более прекрасным.

Султан даже встал от возмущения.

— Сравнить великого Фатиха с безымянными разбойниками!.. Фатих был воин!

— Они тоже воины, а не разбойники, ваше величество! Пожар длился целый месяц до их появления в Ускюдаре.

— Они подожгли Ускюдар!

— Но, ваше величество, они хотели просто посветить себе.

— Посветить для грабежа?

— Они слишком благородны, чтобы употреблять такое грубое слово. Они говорят: «Доскочить».

Султан уже был возле нее. Эта женщина ошеломляла его, как вспышка молнии. Единственное спасение — бежать от нее.

— А что такое — доскочить?

Она засмеялась тихо, скрывая насмешку.

— Это означает: приблизиться к чему-то так, что оно становится твоим.

Он протянул руку. Рука была тяжелая и жадная. Еще и не зная, какими будут слова Хасеки, с какими просьбами она обратится, он готов был на все ответить: «Да! Да! Да!» Лишь бы только иметь под рукой это пугливое тело. Может, полюбил ее когда-то именно за то, что ничего не просила, не требовала, не капризничала. А потом не заметил даже, как становилась похожей на других женщин, которые надоедают своими домогательствами, ибо все равно не могла уподобиться никому на этом свете, была единственная, единственная, единственная!

— Никто не избежит своей участи на этом свете, — еще пробормотал Сулейман, словно бы пытаясь оправдать свою неуступчивость.

Но Роксолана уже знала, что султан готов сказать: «Я подумаю», нужно только дать ему время для отступления, чтобы выйти с честью. Она долго ластилась к суровому властелину, умело чередовала чары своей души и своего легкого и послушного тела и только потом прошептала ему в твердое ухо так, будто опасалась, чтобы кто-нибудь не подслушал:

— Мой повелитель, повезите меня в Эди-куле, чтобы я увидела этих загадочных рыцарей.

Он сопротивлялся, пытался отстраниться от нее, отодвинуться хотя бы чуть-чуть, но она не отпускала, руки, хотя и тоненькие, были сильными, обнимали Сулеймана с такой силой, что он сдался и приник к Роксолане еще крепче.

— Меня и наших детей Баязида и Михримах, ваше величество.

Султан все же сделал последнюю попытку сопротивления:

— Михримах? А ей зачем это зрелище?

— Она уже слышала о казаках. Даже посылает их ватажку Байде еду. У нее доброе сердце.

— Негоже для дочери султана.

— В таком возрасте я подарила вам сына Мехмеда, мой падишах. Но Мехмед в Эдирне, Селим в Кютахье, Джихангир слишком мал для таких зрелищ. Потому и прошу вас, чтобы с нами поехали Баязид и Михримах.

Что может дать любовь, кроме хлопот?

— Я подумаю, — сказал султан.

Каждый выезд султана из Топкапы государственное событие.

Выезжает ли он на молитву, топча конем широкие малиновые сукна, расстилаемые от ворот Баб и-Гумаюн до Айя-Софии, едет ли на войну или на столичные торжества сурнаме — каждый раз расставляются от самых ворот Топкапы вдоль всего пути следования султана наемные крикуны, которые вопят изо всех сил: «Падишахим!» («О мой падишах!») Толпа, жаждущая зрелищ, гудит и клокочет: «Гу, гу, гу!» Бежат дурбаши, готовые убить каждого, кто попадется на пути, звенит дорогая сбруя на конях, стучат медные, золоченые колеса султанской кареты, в которой Сулейман сидит с султаншей Хасеки, прячась за шелковыми занавесками, и чья-то легкая рука каждый раз чуть-чуть приподнимает занавеску, и толпы ревут еще вдохновеннее, догадываясь, что это рука волшебницы, которая навеки поймала сердце их падишаха в тугую петлю своих янтарных волос.