На следующий день после завтрака я пошел к Дворцу инвалидов. Рогалики на оливковом масле были замечательные. Возле здания стояли старые трофейные пушки бог знает каких времен. Мальчишки лазали по пушке и пытались открыть затвор. Никто им в том не препятствовал. Вылинявшие лоскуты разодранных штандартов - победоносная добыча наполеоновских походов, - поникнув, висели в зале... И сам полководец лежал здесь, в часовне Наполеона, с простой надписью Ламартина на надгробном камне: "Здесь лежит... безымянный... и все-таки Имя".
Восточный зал битком набит свидетельствами угасшей воинской славы империи. В 1914-1918 годах Франция была на вершине могущества и морального престижа. Чем пристальнее я вглядывался в сегодняшнюю Францию, тем больше убеждался в том, что все это - было. Сегодняшняя Франция не горела решимостью сплотиться для борьбы с врагом, до конца вести героическую борьбу за свободу нации. Разве не слышали мы на юге страны кощунственны слова о том, что Северная Франция - не Франция, что лучше жить в рабстве, чем сражаться? То, что я увидел во Франции, не соответствовало представлениям о стране, которая с фригийским колпаком на гербе решительно встречала грудью смертельную угрозу с севера. Занятая заботами лишь о своем комфорте и благосостоянии, легкомысленно равнодушная и одурманенная пораженческими настроениями - такой предстала передо мной Франция крупным планом. Слава - опасная вещь, она может стать могильщиком.
В субботу я продолжал осмотр города. С недоумением смотрел я на довольных, спокойно прогуливавшихся по Елисейским полям людям, для которых война как бы не существовала. Люди просто не принимали ее в расчет. Как говорят французы: Je m'en fous!{6} Триумфальная арка с победных высот взирала на эти кишащие толпы веселых людей, ничем не обремененных и совершенно забывших предостережение Неизвестного солдата войны 1914 - 1918 гг. Они вспомнят его, когда будет поздно. Кованые сапоги гитлеровских орд, которые всего лишь через три месяца зашагают здесь в парадном марше сразу же помогут понять французам, как их обесчестили.
Я побрел куда глаза глядят и очутился на небольшой площади, где посреди весенней зелени стояла скамейка, Я присел на нее отдохнуть. И вдруг ни с того ни с сего вспомнил об Агде, о страданиях, переживаемых там людьми, вспомнил друзей из белградской группы.
Атмосфера вдохновила меня выразить в стихах то, что уже давно во мне зрело. За неимением бумаги, я исписал вдоль и поперек газету. Уже сгустились сумерки, стал ощущаться холод, стихотворение "Я верю" было готово.
Стихотворение впервые было опубликовано в еженедельнике чехословацкой армии во Франции "Наше войско". Его декламировали по-чешски и по-английски во время плавания на судне "Мохаммед Али эль Кебир" через Атлантику, потом на английской земле, на собраниях чехословацкой армии в Честере, Ливерпуле, Манчестере, Уитчерче, в бывшем лагере чехословацких частей в Лимингтоне и в других гарнизонах. Оно было напечатано в 1941 году в Лондоне с предисловием Франтишека Лангера...
Утром 25 марта я возвратился из Парижа в Безье.
Нет победы в заранее проигранных битвах
Была объявлена война, но ничего не происходило. "Странная война" .успокаивала, убаюкивала. "Ничего из этой странной войны не получится", говорили люди. Потом, 10 мая 1940 года, началась настоящая война, но ни в тылу, ни за линией фронта по-прежнему ничего не делалось. А то, что делалось, победе отнюдь не служило. Дальше так продолжаться не могло. Я выехал в Монпелье, где находилось командование корпуса.
* * *
Меня принял полковник Маршан - начальник артиллерии корпуса.
- Господин полковник, у нас нет орудий, нет лошадей. Как проводить занятия? - сказал я, с трудом владея собой.
- Майор, война выигрывается спокойствием сильных, - проговорил полковник, а его глаза за стеклами очков смотрели на меня с абсолютным равнодушием. Однако сам полковник не обладал спокойствием сильных, когда говорил это.
Я не отступал:
- Господин полковник, мы тренируемся на орудиях, которых нет. Наши заряжающие суют воображаемый снаряд в воздух, у нас все мнимое, воображаемое! Мы приехали сюда сражаться за родину, за Францию. Дайте нам орудия и лошадей. Пока еще есть время...
- Главное - спокойствие, майор, еще ничего не происходит.
Когда я шел к двери, полковник молча, нахмурив брови, провожал меня недружелюбным взглядом.
Как это "ничего не происходит"? Идут бои на линия Мажино. Вскоре противник прорвет это могучее оборонительное сооружение и его войска хлынут через Северную Францию в глубь страны. А на юге Франции, в окрестностях города Безье, артиллеристы одной союзнической дивизии будут обречены на то, чтобы в бездействии наблюдать гибель Франции.
Командиру 1-й чехословацкой дивизии я привез в тот день лишь новые обещания. В ответ - изумление, протесты. Этого не может быть! Вечером мы расходимся с командного пункта по домам, минуя многолюдные улицы. Наши пути пролегают за околицей. Мы обходим оживленные места, чтобы не попадаться на глаза людям, которых возмущает наше "равнодушие к бою". Ведь речь идет о спасении Франции!
Повторяется грустная комедия прошлой осени. Тогда страх перед будущим, грозный призрак войны был сильнее воспоминаний о былой славе. "Лучше рабство, чем война!" - кричали и писали все. Их раздражали патриотические настроения чехословаков в день начала войны. Их твердость они считали отсутствием миролюбия, а их уверенность в себе - гордыней.
* * *
Французские солдаты шли по городу кто как хотел, беспорядочной толпой, одетые как попало. Вели себя недисциплинированно: кто на ходу читал газету, кто громко переговаривался. "Раз-два-три! Вот боши!" - выкрикивали они в такт четкому, военному шагу чехословацкой части, мимо которой проходили. Солдаты одевались кто как хотел: гражданские брюки и военная гимнастерка, гражданский пиджак и военные брюки. На офицеров не обращали внимания, а те распускали их еще больше, никак не реагируя на полный развал дисциплины. Все воинские достоинства были искажены. Франция в опасности! Плевал я на это! Свобода и демократия под угрозой! Плевал я на это! Оставьте меня в покое! В этом был корень зла. Про войну забыли совершенно. И про честь тоже. Горстка храбрецов не могла ее спасти. "Имею честь просить вас... Имею честь доложить вам..." Сплошная "честь" в формулах вежливости, а про действительную честь забыли. Ведь и за той честью стояла лишь фраза, а она французскому и чехословацкому солдату, которых предали в бою, помочь не могла.
* * *
Мы сидели с Анри, капитаном французской армии, в Безье в кафе "Корсо". Здесь же удобно расположились в плетеных креслах и виноделы края. Надвинув шляпы на лоб, они попивали свой обязательный аперитив. В вине была их политика, надежда и страх. Они знали лишь один фронт, который пролегал через виноградники на холмах Юго-Восточной Франции. Другой Франции они не знали. Легкая жизнь привлекала. В вине они находили отдохновение от трудов. Война за Южную Францию? Да конечно. Она того стоит. Но не требуйте большего.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});