не всем пространством холла, хотя нуждается как раз в ограниченной территории. Чем ближе собеседники друг к другу, тем легче им разделить общность, раскрыть и доверить себя в придачу с рвущимися из недр на свободу неудержимыми потоками идей и суждений.
Меня, однако, больше притягивает противоположная немногочисленная группа, объединенная категоричным нежеланием воспринимать окружающих или самим попасться в ловушку зрения других обитателей дома. Это ее представителям необходимо заполучить все пространство вокруг себя и заполнить неприступным одиночеством.
Группы не борются за утверждение превосходства, захват пространства или даже вытеснение отверженных. Цель – выжить, отстоять независимость, не раствориться в чужой расе или, того хуже – исчезнуть в результате катастрофической химической реакции или аннигилироваться миром-антимиром в катаклизме физического взаимодействия несовместимостей.
Неожиданно почувствовал на себе пристальный взгляд. Его обладатель, неаккуратно тяжелый, аккуратно причесанный и гладко выбритый, некогда высокий поджарый и юркий, тесно втиснут в инвалидную коляску. Догадываюсь, Журналист. Не узнать этот типаж невозможно. Только этот народ способен на подобную проницательность взгляда, рассеивающегося в дюжину отдельных лучиков, точно солнце, пойманное в решето. Каждый устремился за своей важной и интересной историей. Три толстых коротких пальца правой руки неизящно изогнулись, обхватив несуществующее вечное перо, а пальцы левой начали мусолить страницы невидимого блокнота.
Я всегда полагал, что представителю этой профессии положено раскручивать контакт с нулевого уровня, даже если все козыри заблаговременно у него в руках, а оппонент ничего не подозревает о предстоящей игре. Это определенно не тот случай. Шанс избежать аутодафе утерян мной в момент входа в западню.
Я расхрабрился доброжелательной улыбкой, полагая, что миротворческий жест смягчит решительную непримиримость, но деловитый высверливающий из меня все мыслимые секреты взгляд Журналиста (а может это никакой не журналист, а как раз, наоборот) на полхода опережает меня бессловесным монологом: «К черту всю эту мишуру. Не казните время дурацким тактом и дипломатией. Нам с вами это ни к чему. Уж дозвольте быть откровенным, что и вам настоятельно рекомендую»
(определенно, не журналист)…
Тем временем:
«Я в восторге от ваших статей и высоко ценю ваше мнение. Читал всё вами опубликованное. Но и у меня есть кое-что для вас. Вы обязательно должны на это взглянуть»
(нет, все же Журналист)
«Не сомневайтесь – не потеряете время понапрасну. Вам будет кра-а-айне интересно. Как только закончите с ней, непременно и тотчас же вернитесь – я буду ждать здесь. Таково вы еще не читали. Только, пожалуйста, поторопитесь. Не упустите случай. А упустите, бог с вами – ваша потеря. Но это потом. Прежде всего, она. Идите же. Довольно торчать здесь без дела».
Не успеваю насладиться неожиданным избавлением – только вдохнул и уже на полу-выдохе увяз в томных объятиях Актрисы. Сочно-выразительная по тону и контуру губ помада. Экспрессивно исполняемый танец чувств на растресканном морщинами лице. Все движения многократно и тщательно отрежиссированы, готовы к долгожданному бенефису.
Радостное волнение поселяется в глазах, передается трепетной коже и наполняет дыхание. Выполнено мастерски. К моему стыду, не знаю не только, как интерпретировать увиденное, но и к какому жанру сценического искусства оно принадлежит.
Я поспешно перекроил любопытство в восхищение, непонимание – в заинтересованность в вежливой попытке угодить самолюбию исполнительницы. В ответ та благодарно улыбнулась и грациозно погрузилась в еще более вдохновенную импровизацию в страхе, что огни рампы неожиданно вспыхнут яркими прожекторами, и сцена с исполнительницей рухнет во мрак непонимания, всего лишь мгновения не дожив до апофеоза, объединяющего в законченный смысл всю только что изображенную гамму.
Удовлетворив в себе воспитанного зрителя, готовлюсь оторвать от нее глаза. Предчувствуя этот маневр, Актриса с подобострастной готовностью обрывает представление; плечи, руки, голова изящно опускаются в живописном реверансе. Восторженно улыбаюсь – «Великолепная Офелия» – все на том же языке взглядов. Она смотрит на меня с обидой и горьким разочарованием. «Я представляла вас совсем другим. Какие вы оба все-таки разные», – поддерживая традицию бессловесных монологов, провозглашают ее глаза и печальное покачивание головой.
Уязвленная, отводит глаза, осуждая мое отвратительное невежество, неспособность оценить великое искусство, но отворачивается неохотно, медленно, заранее отрепетировав и этот финал. Совершенно очевидно, выбора нет – этот фрагмент требуется по сюжету, не говоря уже о законах жанра. Едва отвернувшись, она тотчас же истощенно угасает, потеряв интерес даже к драматическому творчеству – последней привлекательности окружающего мира.
Пытливые глаза Изобретателя прежде, чем сфокусироваться на мне, с изумлением разглядывали изящные формы невидимого, высоко в воздухе подвешенного, двигателя сгорания далекого будущего. Восторг по всем начальным и исходным основан на точной, но, к сожалению, некогда утраченной формуле вычисления октановязкости энергоносителя. Восстановленное соотношение в комбинации с числами Фибоначчи можно в дополнение к техническим возможностям с гарантированным успехом использовать в расчете выигрышных номеров еженедельной лотереи.
«Я доверяю вам. Вы ее сын. Этого достаточно».
Вот… и этот тоже. Так искусно изъясняется глазами, что окончательно потерял желание пользоваться словами, а возможно, и умения.
«Знаю, – продолжает он, – физика, химия и математика – ваша сфера. Сознаюсь, мне нужна ваша помощь. Предлагаю соавторство и полагаю, вы мне доверяете. Вот, взгляните. Тут у меня сертификаты, лицензии, авторские права, свидетельства».
Популярные пьесы, талантливые изобретения, нашумевшие статьи ушли в прошлое – впереди сытое увядание в чужой незнакомой стране, о чем можно не думать, не замечать или с достоинством отрицать, если только не заглядывать в лица окружающих и не узнавать себя, реального, в отвратительном зеркале их угасания.
Всё, безмолвные монологи завершены. При всей мягкости своего характера никому больше не позволю навязать мне пустые бессмысленные нелепости, которыми этот дом изобилует. Тем более, что вопреки всем моим стараниям они всё равно мной не довольны. К этому времени я уже разглядел маму в глубине залы. И только направился к ней, как едва различил осторожно крадущиеся за спиной шаги. Ну, нет – этот номер, господа хорошие, у вас не пройдет. Даже голову поворачивать не стану. Но Илай удручающе взглянул на меня и с сожалением поджал губы в знак отсутствия у меня выбора. Одновременно я услышал вкрадчивое «вы знаете, кто открыл черные дыры?» и, не дав мне возможности обернуться, боясь, что у него отберут право представиться, как лишили множества других прав, некто за спиной поспешно выпалил в мой затылок – «доктор физико-математических наук, лауреат ленинской премии, Йосик Тойман». Согласившись с неизбежностью задержки и пытаясь свести до минимума время, потраченное на нее, скрыв раздражение, я торопливо обернулся.
В полушаге, ближе, чем позволяют хорошие манеры, стоял маленький, лысый, сморщенный, разукрашенный то ли родимыми, то ли солнечными пятнами, очень самодовольный старичок. Лупатые глаза чуть