Другой рукой священник ухватил расписанный синими сказочными гжельскими цветами заварочный чайник. Как при этом он еще присовокупил вазочку с колотым рафинадом, осталось загадкой для него самого… Видно, у него, как у Божьей Матери Троеручницы, специально для сей благой цели отросла еще одна рука.
— Люблю, знаете, повеселиться! — пояснил он ошеломленным его оборотистостью своим товарищам, Наташе и Бекреневу. — Особенно покушать! Бывало, выйдем мы, семинаристы-бурсаки, на рынок, так все торговки сразу свои прилавки грудью закрывают. Потому что бурсаки берут любой товар только на пробу, однако же полной жменей! А тут вдруг такая халява. Не мог сдержать себя, грешен…
Однако же никто о. Савву упрекать не стал. Наоборот, Наташа, набив рот, пробурчала ему что-то благодарственное…
— Вот, помню, раз в Конотопе…, — начал было о. Савва очередную притчу. Но вдруг заметил, что Наташа округлившимися глазами смотрит на соседний столик, где в полном одиночестве задумчиво прихлебывал чаек невысокий человек в круглых металлических очках, одетый в темно-синюю тужурку со странными знаками на петличках: три серебристые звездочки в ряд, на серебристой горизонтальной полоске, с серебристым же уголком.
Уловив, куда она смотрит, сидевший рядом Бекренев как-то окрысился, обнажив, как загнанный волк, кончики острых зубов. Эта форма, как видно, ему была хорошо знакома.
А Наташа встала, точно сомнамбула, сделала несколько нетвердых шагов и робко спросила:
— Скажите, а вас случайно не Антоном Семеновичем зовут?
Одетый в синий френч мужчина согнутым пальцем чуть тронул типично хохляцкие, скобкой, усы:
— Да вроде и так ругают… А в чем, собственно, дело?
Наташа всплеснула руками:
— Товарищ Макаренко! Да я же все ваши книжки читала…
Тот очень удивился, спросил как-то наивно и неуверенно:
— Правда? Ну и как, вам понравилось?
— Очень! Очень-приочень…
Макаренко улыбнулся, только отчего-то как-то грустновато:
— Там слишком много правды рассказано, и я этого боюсь… Как-то страшно мне выворачивать свою душу перед публикой…
— Это другим должно быть страшно! А вы же коммунист. — укоризненно произнесла Наташа.
— Нет, я беспартийный… — пожал плечами писатель. — Все как-то времени, знаете, не хватало записаться!
У Наташи глаза на лоб полезли от изумления. Потом она, морща лобик, осторожно спросила:
— Но, скажите, как вам удалось: у вас ведь в колонии беспризорники, воры, убийцы малолетние, проститутки… Как вам удалось их воспитать?
— Да никакого секрета тут нет! — пожал плечами Макаренко. — Первым делом в своей колонии я сделал то, что теперь делаю по всей Украине: во всех 15 детских колониях мною были ликвидированы заборы, решётки, карцеры, конвоирование и контрольно-пропускные пункты! Мне говорят, бежать будут. А я отвечаю — а вы их кормить не пробовали?
Макаренко малость помолчал, улыбаясь своим мыслям. Заговорил увлеченно и страстно:
— А потом, детей воспитываю не я! Воспитывает хозрасчет! Он лучший педагог! Последние годы коммуна наша жила на полном хозрасчёте. Он окупал расходы не только по школе, на жалованье учителям, на содержание кабинетов и прочие, но и все расходы на содержание ребят. Кроме того коммуна давала несколько миллионов чистой прибыли государству… Да, хозрасчёт замечательный педагог… Он очень хорошо воспитывает… Хозрасчёт гораздо добрее бюджета, во всяком случае, богаче бюджета. Я ведь мог тратить в год по 200 тысяч рублей на летние походы, мог 40 тысяч рублей заплатить за билеты в харьковские театры. Я мог купить для колонии автобус, легковую машину, грузовую машину. Разве обычная школа может позволить себе это купить? Или вот, мы с колонистами решаем: едем 500 человек по Волге на Кавказ. Для этого нужно 200 тысяч рублей. Постановили: в течение месяца работать полчаса лишних, и в результате получаем эти 200 тысяч рублей. И едем! Мы могли одевать наших мальчиков в суконные костюмы, девочек — в шёлковые и шерстяные платья! А потом, демократия. Все вопросы решал совет бригадиров. Как и должно быть в советской стране! У меня все ребята были убежденными хозяевами! А еще…
Макаренко вдруг прервал себя на полуслове, горько повел головой, будто его душил ворот тужурки…
Наташа робко спросила:
— А почему тогда в Наркомпросе вас так…
Макаренко усмехнулся:
— Я от нашего Наркомпроса начинаю приходить в восторг… грозили мне давеча прокурором… Тупые истерички! и ведь добьются-таки, что меня посадят… Так что сейчас держитесь от меня, милая девушка, подальше. Зачумленный я…
Немного помолчав, Наташа осторожно задала новый вопрос:
— А скажите, товарищ Макаренко, в детской колонии Барашево у вас знакомых никого случайно нет?
Чуть побледнев, Макаренко приподнялся на стуле, низко наклонясь прямо к Наташиному лицу, прошептал сурово:
— Слушай меня, девочка! Никому и никогда! Ни за что не говори, что ты вообще знаешь про это поганое место! И вообще… держись от этих темных дел подальше! Очень тебя прошу, пожалей себя…
«Святой человек!» — почему-то вдруг подумалось о. Савве.
Глава шестая
Прогулки по тонкому льду
1.
Следующим утром Натка заявилась в Наркомат в половине восьмого утра. И с немалым удивлением на садовой, с гнутой спинкой лавочке перед входом увидела ожидающих её по прежнему глядящего букой Бекренева и благостно поглаживающего бороду Савву Игнатьевича.
— Вам что, дома делать нечего? — глядя в упор на надутого, точно мышь на крупу, своего недруга, сердито спросила Натка.
— А чего мне делать дома-то? — пожал плечами Бекренев. — Жены и детей не имею, завтрак мне готовить охоты нет… Вот думал, сперва в наркоматской столовой на шарап покушать, а потом перед началом занятий в библиотеке посидеть. Тут, сказывают, знатная библиотека…
«А! Так он не женат…» — неожиданно тепло подумала Натка. «Это многое объясняет! То-то он какой-то такой весь неухоженный, жалкий…» И тут же девушка оборвала себя. Какое ей дело до семейного положения чужого несимпатичного, весьма пожилого мужчины?… Ну, скажем, правда, не совсем уж такого и пожилого… И лицо у него такое загадочно-романтичное, со шрамом… И задница у него этакая крепкая, спортивная… Тьфу ты… Не о том ты думаешь, Натка. К тому же он явно чихать на тебя хотел, уродина ты костлявая. Без сисек.
— А вы, Савва Игнатьевич…
— А меня моя супружница из дома пинками выставила-с! Иди, ховорит, батька, и усердствуй! Не мохи придти на службу после своего начальства! Лучше ты его подожди, чем начальство тебя…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});