мнению, у мужчин усы?
— В смысле откуда? Просто растут. Разве нет?
— Ну, расти-то они растут, — хмыкнул Николай Иванович. — Но ведь красивые усы сами собой не вырастут. А усы — это важно. В каждом роде войск положено носить усы на определенный манер. В уставах такие вещи, конечно, не прописывают… Но в ином полку правильные усы важнее, чем ордена и награды. Ничего-то вы не понимаете в армейских порядках, Александра Иосифовна, не в обиду вам будь сказано… Конечно, в коммунистической армии это уже не так значимо все. Хотя и тут многие еще уважают традиции, — Николай Иванович пригладил свои небольшие, но, как только сейчас заметила Саша, ухоженные усы.
— Ну, допустим, вот это для завивки. Это расческа, ладно. Это… краска? Пускай. Бриллиантин… Но ложка-то, ложка зачем такая странная? Как бы в получехле металлическом и с прорезью?
— Это ложка с ограничителем. Чтоб не запачкать усы, когда суп кушаешь. Что тут смешного, Александра Иосифовна? Полагаете, одни только дамы беспокоятся, чтоб выглядеть красиво и прилично? Хотя, конечно, не всякие дамы об этом беспокоятся в наше время… Вот что, идемте лучше чай пить. Нельзя же весь день копаться в вещах покойников.
— Кстати, о вещах покойников, — небрежно сказала Саша. — Вещи комиссара Родионова тут, на складе? Я бы забрала.
— Все рабочие бумаги его я отнес в штаб, — сказал Николай Иванович напряженно. Официально Родионов числился пропавшим без вести, но интендант не поправил комиссара.
— Это я видела. Но были же у него и личные вещи?
— Ничего примечательного. Но раз они вам занадобились, принесу вам завтра в штаб.
— Зачем же вам ходить куда-то лишний раз, Николай Иванович, — Саша говорила мягко, но глаза ее сузились. — Мы ведь уже на складе. Заберем вещи комиссара и отправимся пить чай.
* * *
Что ты был за человек, красный комиссар Сергей Родионов?
Саша разложила вещи предшественника на своей койке. Белье добротное, аккуратно заштопанное. Пенал с письменными принадлежностями. Набор для личной гигиены. Фотография красивой молодой женщины и серьезного мальчика лет пяти. Женщина одета небогато, по-городскому. Учительница, должно быть, или телеграфистка. В последние дни Саша держала в руках много таких фотографий. Но эти женщина и мальчик, они так и не узнают, как погиб их муж и отец. Не смогут гордиться, что он умер за лучшее будущее для всех и стал таким образом частью этого будущего. Или… они смогут?
Саша открыла дневник. Почерк ровный, округлый, как у гимназиста. Родионов вел записи методично, каждый день. Погода. Списки дел, расписания. В основном, как у Саши сейчас, созвоны с Петроградом, черновики телеграмм, поставки, заказы. Но он еще и политучебу проводил, надо же. Митинги, общие и батальонные. Революционные песни с солдатами разучивал. Хороший ты был комиссар, Родионов. И человек правильный, положительный. Вот только толку нам теперь от твоей правильности…
Саша открыла дневник на последней странице.
— Выглядишь как ведьма, комиссар!
— Привет, товарищ Аглая, — не оборачиваясь, сказала Саша. — Это из-за волос, что ли? Я распустила их, чтоб расчесать перед сном.
Аглая возглавляла команду пешей разведки. Других женщин в руководящем составе пятьдесят первого не было, потому Сашу поселили к ней. Аглая приходила только ночевать, а все дни напролет проводила со своими людьми, занимаясь тренировками.
— Слишком длинные волосы носишь, — сказала Аглая. Сама она была острижена под ежик. — Опасно, вши могут завестись.
— Я клянусь, что если замечу хоть одну вошь, немедленно срежу все под корень.
— Зачем это тебе вообще? Это так…отстало.
Саша не планировала навсегда оставаться солдатом. Когда закончится война, она надеялась вернуться к учебе, чтоб со временем перейти на преподавательскую работу. Жить подолгу в одной квартире, обзавестись обстановкой. Собрать уже наконец библиотеку. Завести если не семью, то хотя бы постоянного мужчину. Носить платья и прическу. Но война только набирала обороты, надежды становились все более призрачными. И все же длинные волосы, такие непрактичные в условиях войны, оставались для Саши последним мостом, связывающим ее с надеждой на мирную жизнь.
А вот Аглая любила жечь мосты.
— Коммунизм, — принялась поучать Аглая, раздеваясь на ночь, — это не только новые производственные отношения. Это революция во всех сферах жизни, общественной и частной. Новое искусство. Новый быт. Новая мораль. Новые представления о красоте, основанные на целесообразности. Разве не этому ты должна учить, комиссар?
— Ты так и станешь меня учить, кого я чему должна учить?
На Аглаю было приятно смотреть. Античный скульптор, подумала Саша, ваял бы с нее Артемиду. Тела атлетов похожи, должно быть, на удивительные механизмы будущего. Или на диких животных. Красота, основанная на целесообразности. Но длинная изящная шея, высокие скулы, тонкие ноздри — все это выдавало породу. Одно только портило Аглаю: неровная, шелушащаяся — рябая, как говорят в народе — кожа лица. В жизни другой женщины такой изъян мог обернуться катастрофой. Но не этой.
Аглаю с разрешения ЧК зачислили в полк под фамилией Кузнецова, но по рождению она была Вайс-Виклунд. Ее отец был генералом, теперь служил в Добровольческой армии.
— Родионов, что он был за человек? — спросила Саша.
— Человек хороший. Даже слишком. И потому плохой комиссар.
— Как он погиб?
— Я не знаю, — ответила Аглая чуть поспешнее, чем это было бы естественно. — Да, может, и не погиб, ушел просто. Разочаровался в пятьдесят первом. Не соответствуем мы его высоким моральным стандартам. Как бы то ни было, это в прошлом, потому не имеет теперь значения. Поговорим лучше о том, что значение имеет. Какие твои воззрения на отношения полов, комиссар?
Саша подумала немного. От Аглаи слабо пахло срезанной травой и мокрой землей.
— Да никаких особо. Когда тебе семнадцать лет, ты постоянно размышляешь об этих отношениях. Веришь, что сейчас ты откроешь какой-то универсальный закон и станешь счастлив, и все люди тоже станут счастливы. А когда взрослеешь, не думаешь уже ни о чем таком. Ты время от времени с кем-то спишь, когда можешь себе позволить. Иногда — когда не можешь себе позволить. Потом жалеешь об этом. Вот и все. А я же еще какой-никакой сотрудник особой службы. Доводилось ложиться в чью-то койку в ходе агентурной работы. Я, конечно, не